Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

За ним потянулась сразу и вся бригада.

— Афина Паллада, ни склада, ни лада, — вслед прорабу, презрительно смакуя слова, проговорил Михаил. — Эх, Феня, Федосья, бегает по полю, а пора бы к некрополю…

— Рифмуете? Ужалить хочется? Некрополь — город мертвых, кладбище. Вы это знаете? Или просто по невежеству своему такую рифму подобрали? — услышал Михаил у себя за спиной голос Фени.

Михаил быстро повернулся. Как это могло получиться? Он был твердо убежден, что Загорецкая пошла домой в числе самых первых. Он ясно видел, как девушка медвежонком, в своих толстых ватных штанах, карабкалась, припадая на руки, по крутой снежной тропинке.

Рядом с ними сейчас не было никого.

Михаил великолепно понимал, как переводится слово «некрополь», но, произнося вслух свои, неожиданно сложившиеся в уме прибаутки, он не хотел уколоть именно Феню. Под Афиной, Федосьей, в этот раз он подразумевал вовсе другое, что-то такое вообще беспомощное, «на тонких ножках», может быть, даже бригадира Ивана Романыча Доровских. Словом, черт его знает, что он подразумевал, теперь и самому не разобраться.

Железно стиснув челюсти, Михаил уставился тяжелым взглядом в прорубь, где мелкие льдинки уже скреплялись прозрачной, словно стеклянной пленкой.

— Рифму подобрал я такую по невежеству своему, — с нарочитой, видимой медлительностью выговаривая каждое слово, наконец сказал Михаил.

Это походило на извинения. Но по принципу: «Ладно, возьми, черт с тобой!» И Феня немедленно ответила Михаилу:

— А может, сорвалось от прямой души? Это ведь все же лучше.

И если бы сейчас Михаил переменил тон или подхватил просто, без ерничества, Фенины слова, они, наверно, побрели бы с Громотухи рядом, не торопясь догонять ушедших вперед, побрели бы, дружно беседуя, так, как давно уже хотелось Михаилу. Но он захохотал горласто и презрительно:

— Нет, нет! Я только по невежеству!

Он не сумел перебороть себя, не смог остановить, сдержать глупейший смех, даже отлично понимая, — нехорошо, очень нехорошо получается.

У него страшно мерзли ноги, но после этих слов своих он все же не решился сразу повернуться и пойти. Такую беспримерную грубость и такую крайнюю глупость он пока еще не мог себе позволить. Ему в далекой, смутной надежде казалось, что как-то потихонечку, помимо его усилий, но все сейчас обойдется — гроза пролетит стороной. Он ждал: девушка засветится добродушной улыбкой.

Михаил стоял как раз на дороге у Фени, и ей теперь приходилось ждать, когда он освободит путь, двинется первым. Тропиночка узкая. Иначе — лезть в глубокий, рыхлый снег. Или перепрыгнуть через довольно-таки широкую прорубь.

И Михаил, в замешательстве переступая с ноги на ногу, поглядывал, словно перед ним торчал столб, поверх головы девушки на крутые снежные откосы.

В котловане теперь они оставались совершенно одни. Здесь было как-то по-особенному глухо и тихо. Надвигались серые сумерки. Со стороны Читаута доносился едва различимый, сверлящий Женькин голосок — частушечка: «Я без чаю не скучаю…» Михаил кривил губы: Максим, как челнок, все время качается то к Ребезовой, то к Федосье. А Федосью эту совсем не поймешь.

И все-таки уходить отсюда не хочется…

— Вы удивительный человек, — вдруг сказала Феня, — вы все время ломаетесь. А зачем?

— Ло-ма-юсь… — рубя это слово на отдельные слоги, насмешливо проговорил Михаил. — Я ломаюсь, а она не ломается!

— Коза. Бэ-ээ! Вот так вы всегда разговариваете. — И Феня властно махнула рукой. — А ну-ка, пропустите меня!

Михаила передернуло. Такого поворота в разговоре он никак не ожидал. «Коза» под корень уничтожала всю его мужскую гордость и силу. Коз пасут, привязывая на веревочку… «Бэ-э-э!..» Эта колючка с обмороженным носом дразнится, будто ему всего десять или двенадцать лет…

— Дороги здесь никому не закрыты, — зло сказал он, не двигаясь с места. — Никому. Ни людям, ни козам.

Феня покачала головой, туго замотанной в шерстяной платок. Не снимая варежек, подула в кулаки, постукала ими друг о друга.

— Мама моя! Вот характер. Нет, это уже не коза.

— Осел? — еще злее спросил Михаил. И ноздри у него раздулись.

— Похоже, — подтвердила Феня. — Такие руки у человека! Смотришь: работают — словно рисуют. Вы хоть сами-то это знаете? Это же может не всякий. Это как песню петь. Работать так каждому — светлая радость. А в вас никогда, наверно, даже капельки радости нет.

Она словно бы стучалась в закрытую дверь, зная, что хозяина дома нет и все равно дверь ей никто не откроет.

Михаил стоял и смотрел на нее сверху, высокий, выше Фени больше чем на голову. Взять такую одной рукой за воротник, а другой — у пояса и, как кулек, потрясти, бросить вон туда, на мягкий снежок. Пусть носом в сугробе читает свои лекции!

Сама-то знает ли она, что такое красота труда? И радость?

Какая может быть для человека радость труда, если у него всей силы, как у котенка! Михаил снова, еще внимательнее, вгляделся в фигурку Фени, казавшуюся особенно смешной в толстых ватных штанах.

— Зато вы очень кра-сиво работаете. Радостно! Только лесу вот почему-то не привезли…

Феня молча отступила назад. Тут, где сейчас топтались они, в мокрой ледяной кашице отпечатались ее следы — маленьких, подшитых валенок, «Федосья на тонких ножках». А подальше везде лед уже схватился светлой, скользкой корочкой. Феня оглянулась, чуть-чуть отошла еще, потом разбежалась и прыгнула.

Михаил не успел помешать. Звонко всплеснулась в проруби вода, маленькая волна подкатилась к его ногам.

— Федосья!.. Ат, дура!..

Девушка все же за что-то зацепилась руками. Она лежала животом на льду, болтала ногами в воде, силясь выбраться поскорее. Михаил перемахнул на другую сторону проруби, ухватил Феню за воротник, выдернул из воды, поставил на ноги.

— Эх!.. Ну… эх! — бормотал он. — Поскользнулась…

— Тебе вот этого только и нужно всегда: поиздеваться, — судорожно всхлипнула Феня. И пошла, волоча за собой мокрые полосы. — Подлый!

— Да я же… А, черт!.. Стой! Погоди! — заорал он. — Возьми сухую!

Он торопливо сорвал с себя ватную стеганку, чувствуя, как сразу спину колюче охватило морозным воздухом. Догнал девушку на выходе из снежного котлована, где узкая тропинка с выбитыми в ней лестничными ступенями круто поднималась вверх. Опередить Феню, стать ей на пути было совсем невозможно.

— Слушай!.. Ну, слушай!.. Надень…

— Уйди! Не надо мне твоего! — гневно крикнула Феня через плечо. И заплакала тонко, по-детски: — У меня ноги насквозь мокры-и…

— Ну, сапоги… Возьми… Отдам сапоги, — говорил Михаил, карабкаясь по тропе вслед за Феней и не зная, что ему делать со своей ватной стеганкой. Да постой же… Стой!

Сел, потянул с ноги сапог, исходя яростью и в то же время сознавая, как сильно он виноват. Еще потянул. Остановился. Уходит все дальше? Не побежишь потом за ней по снегу босой…