Сергей Сартаков - Каменный фундамент. Рассказы

— Пора бы уже, — наконец пробормотал он, — места самые те.

Он стащил ружье с плеча и с некоторым промежутком во времени поочередно выстрелил вверх из обоих стволов. Клочья бумажных пыжей, как хлопья снега, медленно опустились на землю. Облачко порохового дыма повисло над нами.

— Зачем ты это? — недовольно спросил Встовский.

— Надо голос собакам подать. Может, они и держат уже где зверя, а мы не слышим.

— А теперь?

— Если все они вместе — одна прибежит непременно. А если порознь — ближе к нам будут держаться.

— Вот они у тебя какие ученые!

— А других мне не надо. За зверем охотиться собаке — не двор караулить. Ты вот у меня Черного на деле посмотри…

И, не закончив, вдруг замер. Медленно поднял ладонь и посветлевшим лицом повел влево.

— Есть! — радостно сказал он.

Торопливо заброспл ружье за спину, хлестнул коня и поскакал, махнув нам рукой: не отставайте!

Не скажу, чтобы эта скачка была из приятных: дорогу все время преграждали валежины, заросли молодняка, такие, что, пробиваясь через них, приходилось закрывать лицо руками; вдруг вставали каменистые увалы, и кони едва находили место, где ступить ногой.

Так мы проскакали не менее километра и остановились на открытой поляне. Впереди, очень отлого, лес спускался в низину, должно быть к моховому болоту, которых здесь было бесконечно много. Там, у края болота, густо разрослись кусты красно-бурого ольховника и осинника. Осень здесь успела поработать на славу. Траву, деревья, кустарники — все размалевала яркими желтыми и красными красками.

Теперь явственно был слышен тонкий, заискивающий собачий лай.

— Один Черный держит. Это и лучше, — сказал Медведев, спешиваясь и привязывая к тонкой лиственничке коня. Дрожащими от волнения руками он снял с седла заготовленный еще с нашей ночевки аркан, прислонил к валежине ружье и поманил нас за собой. — Только, чур, не портить мне дело!..

Мы побежали на голос Черного. Намокший от дождя лесной мусор прикрывал землю, как мягкий ковер, и делал вовсе неслышными наши шаги. Медведев убежал вперед, мелькала среди кустов его широкая спина. Я чувствовал, как у меня иссякают силы и начинает давить одышка. Встовский бежал, тоже придерживая рукой левый бок.

Вдруг Медведев поднял руку, сделал нам знак присесть и сам, сильно сгибаясь, осторожным шагом двинулся влево. Черный лаял совсем недалеко, может быть к сотне метров…

Мы с Андреем Федоровичем переглянулись: что же мы здесь будем сидеть? Ездили-ездили, бежали-бежали — и ничего не увидеть? Без слов мы поняли друг друга и, опустившись на колени, поползли в том направлении, где редко, по-деловому, словно с кем разговаривая, лаял Черный.

Мы проползли не более тридцати — сорока шагов, перевалили через небольшой бугорок. Открылась неширокая прогалина, вся густо окаймленная мелким ольховником, и в дальнем конце ее мы увидели дивную картину. Втиснувшись в густую поросль так, что открытыми оставались только голова да передние ноги, и склонив горбоносую, губастую морду низко к земле, стоял сохатый, а в нескольких шагах от него ерзал на животе Черный, словно привязанный к морде зверя. Пес неизменно торчал у сохатого перед глазами, сердито взлаивал, когда тот поднимал голову, и умильно вертел хвостом и ластился, если зверь опускал ее к земле. Видно было, что Черный порядком измучился, ведя эту трудную игру, а сохатый злится все больше. Вот он медленно поднял красивую тонкую ногу и решительно стукнул в землю копытом раз, другой. Черный сжался в комок и попятился назад. Сохатый шумно вздохнул, так, что закачались былки высокой чапыги, и двинулся к Черному. Это был самец-трехлетка с еще мало разросшимися рогами. Он изумительно красиво нес свою маленькую длинноухую голову. Я подумал, что сохатый намеревается боднуть рогом Черного — так он нацелился на него, но с невероятной быстротой произошло другое: сохатый, топча передними копытами, будто пытаясь захватить и подмять под себя надоевшую собаку, метнулся прямо вперед. Черный ловко увернулся, с лаем обежал вокруг зверя… Тот сделал поворот на месте — и они снова уставились друг на друга: сохатый, нервно постукивая в землю копытом, Черный — тихонько и просительно полаивая на него. Потом все повторилось в той же последовательности, только стремление завязать драку со своим врагом со стороны сохатого стало еще большим. Он не думал бежать от собаки. Нет, он хотел ее непременно затоптать, уничтожить… А Черный на сохатого не нападал, он держал себя очень вежливо, но твердо и непреклонно, как бы желая сказать: «Я нападать на тебя не буду, но и уйти от тебя тоже никуда не уйду».

Теперь сохатый стоял к нам боком, и я видел, как напружинены его беловатые блестящие ноги. Сережка под шеей вздрагивала и качалась при самом легком движении. Казалось, что Черный метит вцепиться ему именно в эту сережку и вежливым своим поведением только скрывает истинное намерение.

Андрей Федорович лежал как на горячих угольях, его так и тянуло пустить в дело двустволку. Такое же чувство испытывал и я. Слишком близка и заманчива была цель. Но куда же провалился Медведев? Ведь и вправду, кажется, можно подойти и накинуть на рога сохатому аркан, так он увлекся затяжной и безрезультатной борьбой с надоевшей ему собакой.

Тем временем поединок перешел в новую фазу. Теперь сохатый стал кидаться на Черного почти беспрерывно, сердито бил копытами в землю, когда тот, ловко увернувшись, отскакивал в сторону и заливался негромким насмешливым лаем. Сохатый выходил из себя, Черный, будто действуя по определенному плану, все дразнил и дразнил его и тянул за собой к кустам, среди которых поднимались две нетолстых сосны.

И тут мы увидели Медведева. Он стоял, плотно припав грудью к стволу одной из сосен, и от сохатого его отделяло расстояние не более как в тридцать шагов. Сердце у меня так и заколотилось. Чего же он медлит? Эх!

А сохатый тем временем, все продолжая преследовать Черного, начал отдаляться от кустов, и Черному никак не удавалось повернуть его обратно. Так прошло еще, наверное, не менее пяти минут, а потом сохатый громко чмыхнул, гордо поднял голову и пошел прочь… Вот тебе и… Я готов был броситься вслед за ним… Но Черный, проворно описав большую дугу, встал опять у зверя на пути.

— Гав! Гав! — вежливо, но настойчиво он дал понять сохатому, что все равно никуда не уйдет.

Зверь пришел в неописуемую ярость. Он так ринулся на собаку, подняв враз обе передние ноги, что мне подумалось: сейчас пригвоздит Черного к земле. Но Черный, как и прежде, легко увернулся. Они углубились в кусты, и нам ничего не стало видно. Слышен был треск ветвей, удары копыт о землю и редкий насмешливый лай Черного.

Я не знаю, сколько на этот раз прошло времени, но вдруг в кустах поднялось что-то совершенно невообразимое. Топот, треск усилились до крайней степени, словно там теперь сражалось уже целое стадо сохатых. Черный лаял не так, как раньше, а раскатисто и беспрерывно.