Григорий Коновалов - Благодарение. Предел

Андриян усмехнулся. На прощание сказал и об Иване: пастухами были поэты и даже цари, если верить древнегреческой мифологии. Слыхал, будто на Алтае один пастушок издал два тома стихов… сам директор совхоза хвалился в газетке.

Лучшая помощь людям в непонятном тебе деле — это не мешать им. Пожелал Андриян ему добра, провожая за ворота.

Хутор улегся спать еще в сумерках, чтобы встать с зарею. Покой и тишина сошли на землю. Теплым дыханием отвечала она легким ветеркам, колышущим листву тополей.

Андриян, кинув на плечи пиджак, сел на порожек мазанки. Слабый, по-летнему голубоватый свет звезд спокойно лился в душу, как воспоминание того, что было давным-давно, может, в ночную пору сна в зыбке, а может, и до тебя. И свежее и ясное удивление этим ищущим тебя светом возникало из глубин детства. Позднейшая жизнь шла под крышами цехов и квартир, под небом без звезд — электрическое полуночное половодье смывало их.

Под звездами двигался красноватым шариком спутник, притворившийся вечностью. И хотя Андрияну известно было, для чего и для каких целей сработан уходящий за темный горизонт спутник, он испытывал к нему умное, расчетливое уважение, как к маленькому своему, ручному, домашнему чуду.

Рожденные в непостижимой бесконечности, звезды тоже связывали жизнь Андрияна с людьми многих поколений, которым глядели и будут глядеть в душу своим светом звезды. И связь эта была тревожна и торжественна. И он стал думать о самых обыкновенных житейских делах, ожидавших его на заводе, радовался, что при нажиме на живот не было боли, но, и думая о повседневности, он чувствовал, как в душу тихо струился ночной свет.

Филипп, Алена, Терентий и Андриян в светлом легком молчании попили на заре чай с каймаком и ватрушками, простились, как прощаются старики, и Андриян уехал, сопровождаемый грустно-ласковыми улыбками и плавным помахиванием рук.

Шум машины, как ручей, понес его к большому грохочущему морю — к заводу.

Занятия на последнем курсе техникума Ольга, как и все студенты-заочники, начала уже после завершения полевых работ, — убрав хлеба, копали картошку, рубили капусту в совхозе и на своем учебном хозяйстве. Общежитие — рядом с учебным корпусом (завод давно построил), недалеко от двухэтажного каменного дома с двумя квартирами: в одной жила директриса техникума Людмила Михайловна Узюкова, другую занимал Мефодий. С Агнией он хотя и не развелся, но она перешла к сыну на овечий хутор еще с лета, помазала и побелила снаружи и внутри саманную хату его. Осенью Иван вместе с матерью и Силой Сауровым вновь посадил яблони, поправил сарай, привел породистую обгулявшуюся нетель. Перекрыл погреб и заставил бочками соленой капусты и мелкого арбуза. Вдосталь засыпал картошки, припас мяса. Дом в ожидании молодой хозяйки похорошел. Посвататься за Ольгу не решался Иван, зато Агния несмело намекнула ей: парень надеется, обнадежь только, будет ждать, когда закончишь техникум. «А если я после техникума в институт пойду?! Да мало ли куда мне захочется! Вся жизнь впереди», — Ольга с жестоким весельем окинула взглядом худое лицо Агнии и чуть было не посоветовала ей глумливо не спускать глаз со своего Мефодия. Но сжалилась и, малодушничая, сказала, что поживем — увидим. И сама не отдавала себе отчета, чем и для чего нужен ей Иван. Пусть жил он где-то почти за пределами ее дум и внимания, но нужен все-таки.

Чем ближе подбивала жизнь Ольгу к Мефодию, тем дичее поглядывала она на него и, стыдясь, робея своих чувств, виноватясь, влюбляла себя в Людмилу Узюкову. Связала для нее шаль из козьего пуха, по субботам убирала квартиры ее и Мефодия, присматривалась к их вроде семейной, однако на разных квартирах, жизни, отыскивала побольше ладу между ними, чтобы крепче стоять перед Мефодием и слабость давить с полезной безжалостностью.

Он был весел, ладен и всесилен в ее глазах. Хлеба, мяса и молока много сдали летом и осенью. Под его руководством Дом культуры достроили. Иван Сынков, вдохновленный тем, что ходил в ее женихах (еще шаг — и поженятся), вдвоем с местным композитором, парикмахером с верблюжьей ноздрей, восславил в песнях Предел-Ташлу. Своя певица, зоотехник Занина-Ташлинская, пела их на открытии Дома культуры.

Сельхозвыставку открыл Мефодий в центральной усадьбе укрупненного совхоза. Водил Тюмень по полю жеребца редкой лошажьей красоты. Конь рванулся к кобыле на глазах публики. Из области важный начальник по скотиньей части сделал лишь одно замечание: почему у Тюменя постная физиономия?

Была байга, была гулянка. Мефодий, Федор Токин, Узюкова и Ольга укатили на машинах в степь. Снежок в ночь прибелил озимые зеленя. Фары осветили поле и зайцев: стояли, дурачки, на задних лапах, не бежали от смерти. Наповал убил Мефодий трех русаков. А один подранок кричал в кустах совсем по-детски. Мефодий взял его за ноги и ударил о машину головой. Это было ужасно и сильно.

Зимним вьюжным вечером, накинув шубенку-распашонку, пошла задать сена корове. И только взяла охапку, кто-то обнял ее со спины. Вздрогнув, выпрямилась, повернулась грудью к Мефодию, закрыла лицо руками. В тот вечер было порвано все, что как-то связывало ее с Иваном.

Мефодий невпопад уговаривал ее терпеть до поры до времени. Вот окрепнет на новой должности, привыкнут к нему люди, и они сойдутся открыто. Теперь не время сходиться, теперь его жизнь вся на виду. Ольга не удивилась, что он побаивается Узюковой, она и сама опасалась Людмилы, умной и догадливой.

Дикой казалась ей мысль о замужней жизни с человеком в два с половиной раза старше ее, отчимом Ивана, мужем его матери.

Будет ли жить с ним утаенно, Ольга не знала, хотя связь с этим человеком льстила ей. Да и тайна встреч волновала ее риском и страшноватыми (для других: вот всполошатся!) последствиями разоблачения. Временами казалось ей: туго взяла в неизбежной предопределенности — другого пути не было. Через это нужно пройти, как в дом через дверь. Ванька не ошибся: особенная она! Не каждая девчонка осмелеет так безоглядошно терять свою жизнь… Но это состояние вызова и риска придавало ей особенную силу и живость лишь первое время ее утаенной жизни с Мефодием. Потом ей стало казаться ее положение скорее жалким, чем значительным и особенным. Последнее полугодие учиться стала хуже, потому что Мефодий часто отрывал ее от занятий, увозил в машине то в степь, то в далекое село в дом к какой-то старухе. Иногда после бессонной ночи возвращалась в общежитие на рассвете и, наспех приведя себя в порядок, избегая взглядов подруг, шла на лекции. И день ото дня все хуже понимала преподавателей, а они сокрушались на экзаменах, что стало с толковой студенткой.

И временами думала она: а вдруг просто оступилась, попалась, как самая глупая неосмотрительная девка. А коли попалась — не шевелись, ничего не меняй. И она не очень-то отнекивалась, если люди считали ее полусосватанной невестой Ивана…