Елизар Мальцев - Войди в каждый дом

— Раздевайся и рассказывай, — попросил Константин. — А я погляжу, чего бы нам поесть…

На столе рядом с теплым еще самоваром Авдотья оставила под полотенцем два сваренных вкрутую яйца, жареную картошку на сковородке, полкрицки молока и краюху хлеба.

Разливая по стаканам густо заваренный, янтарно горевший на свету чай, Константин слушал Лизу и вспоминал, что в детском доме она вела себя вызывающе и своенравно. Но то, что никому не прощалось, ей как-то легко сходило с рук, и, пользуясь своей удачливостью, она без труда подчиняла себе и своих сверстниц, и тех, кто был намного старше ее. Мальчишки принимали ее как ровню, вместе с ними она скакала верхом на лошадях, бывала в ночном, вызывалась на любую тяжелую, рискованную работу, и все почему-то считали, что она совершит в жизни что-то большое и необычное. А когда после окончания средней школы Лиза устроилась секретаршей в райисполком, у детдомовцев было такое чувство, словно она обманула всех. Ничего не добился и Алексей Макарович, уговаривая ее держать экзамены в институт. Она сказала, что ей надоело жить под присмотром, и от нее отступились…

— Почему же ты не навестила Алексея Макаровича, когда вышла из заключения?

— Опять каяться в своих грехах? Опостылело, Костя. Каждый в этой жизни живет для себя и смотрит, что ему выгодно, что нет. С какой стати я буду вымаливать у старика кусок хлеба?

— Напрасно ты… — Константин заглянул в ее синие, недобро настороженные глаза. — Перед нашим стариком не грех и покаяться. Мало он для тебя сделал? Восемнадцать лет за руку вел и не заслужил доверия? А Дарья Семеновна? Чем она тебе не угодила? Ведь это она подобрала тебя в пеленках…

— И не подбирала бы! Никто ее не просил! — запальчиво крикнула Лиза, и в голосе ее задрожали слезы. — Лучше подохнуть, чем так жить… Если я оступилась, так меня втаптывать в грязь нужно, да? Встретила я твою разлюбезную Дарью на рынке, а она, вместо того чтобы спросить, каково мне приходится, с моралью в душу лезет: вам, дескать, все нипочем — ни тюрьма, ни сума, знай живи без ума!..

— Наверное, осерчала, обиделась, что ты не пришла к ней.

— А кто мои обиды подсчитывать будет? — грея о стакан озябшие руки, спросила Лиза. — Я что, обязана перед всяким наизнанку выворачиваться? Не хочу милостыню ни у кого просить, даже если я у всех как бельмо на глазу!.. Да что старуха — покипит да остынет, а вот придешь куда справляться насчет работы: глаза отводят, зайдите, мол, на следующей неделе. А это значит — лучше не приходите, видали мы таких! В ватнике совсем не показывайся — как на собаку смотрят. Сегодня вот выпросила у знакомой бабы шубку надеть, авось теперь пофартит!

Она медленными глотками допила чай и, отставив стакан, горестно вздохнула.

— Не удалась моя жизнь, Костя… — Губы ее снова дрогнули. — Ты не в обиде, что я по старой памяти зову тебя так?

— Что за ерунда!

— Кому как. Пришла я тут к одному типу… Не я, так ого б тоже судили. А теперь он мне на порог указал! — Лиза поднесла горящую спичку к погасшей папиросе, пыхнула дымком. — Побоялся, видно, карьеру строит. Ну да пес с ним. Придет срок, он еще вспомнит обо мне.

Константин терялся от быстрой смены ее настроений — то она отчаивалась и готова была зареветь, то начинала улыбаться и подводить карандашом выпяченные губы, то снова мрачнела и уже грозила кому-то близкой расплатой за свои унижения.

— Слушай, Костя… Замолви-ка ты за меня словечко перед Коровиным, а? Он сейчас в силе — все может сделать, если захочет!

— Нашла кого просить! — Константин усмехнулся. — К кому угодно, но только не к Коробину! Уволь!..

— Неужели успел поцапаться? Смотри, Костя! Сергей Яковлевич из тех людей, которые ничего не забывают и не прощают… Я хорошо зпаю, как оп карабкался до этого места. Этот ни перед чем не остановится!..

— Ну вот видишь, а сама уговариваешь меня идти к нему! Да оставайся у нас в Черемшанке, и мы найдем тебе работу по душе.

— Не-ет, Костя, это не по мне. — Лиза встала, щелкнула сумочкой, прошлась по кухне. — И не зови! Чего я тут не видела? Задрипанного клуба, где раз в неделю крутят киношку? Жить в общей избе со всеми и ходить по одной половице? Не осталась бы тут, если бы даже в жены меня взял!

Она рассмеялась, тряхнув соломенной челкой, а Ма-жаров, потемнев в лице, сказал зло:

— Каждому городские удобства подавай, оперу и балет. На меньшее никто не согласен… А как в магазине туговато с хлебом, так о деревне начинают вспоминать!..

— А ты как хотел? Чтобы я заживо тут себя похоронила? — Лиза опять держалась заносчиво и грубо. — У меня не сто жизней в запасе, а одна-единственная. Я из себя идейную не строю и удобрять землю ради других не желаю.

— Понимаю. Ты хочешь только брать и ничего не отдавать взамен? — Он уже жалел, что говорит ей эти жесткие слова, но не мог остановиться. — Мне стыдно и горько, что ты так думаешь! Тростинку вон в землю воткнут и ждут, что из нее вырастет, а ты человек!..

— Оказывается, ты тоже мастер красивые слова говорить! — Лиза набросила шубку, поправила на голове серую шапочку. — Я словами давно по горло сытая…

— Постой! Я не хотел тебя обидеть…

«Веду с ней душеспасительный разговор, а ей, может быть, жить не на что», — сожалея, подумал Константин и вытянул из бумажника три сторублевки.

— Возьми на первое время, пока устроишься. Начнешь работать — вернешь.

Лиза долго отказывалась, по он все же втиснул ей в карман деньги, и она наконец смягчилась.

— Спасибо, Костя. — Похоже, она была искрение растрогана. — Забудем, что мы тут наговорили, — у каждого свои болячки… Я в долгу не останусь, мне бы только зацепиться, а там я не пропаду…

Они вышли из избы и шагали солнечной стороной улицы, и снова к Константину возвращалось то приподнято-радостное настроение, с каким он проснулся и глядел на семицветное радужное пятно.

Деревня пробуждалась. Распахнув двери ларька, вышла на крыльцо продавщица, натянув поверх стеганки белый, в масляных пятнах халат. Из-под халата торчали толстые рыжие валенки; около почты суетился у подводы возчик, устраивая в розвальнях большой кожаный мешок с металлическими застежками; из пекарни выглянул пекарь в белом колпаке, поглазел по сторонам, зябко поежился и нырнул обратно в окутанную седым паром дверь.

Константин совсем повеселел, когда увидел толпившихся у заброшенной церкви парней и девчат, услышал их голоса и смех. И как он забыл о таком событии? Ведь сегодня комсомольцы собирались на воскресник, чтобы начать разборку церкви и готовить материал для нового клуба. От земли тянулись ввысь четыре деревянных лотка, и по ним, поднимая пыль, уже со свистом летели первые кирпичи. Крыша церкви была раскрыта, ребра куполов сняты, на высокой колокольне стыл, как памятник, Роман Яранцев. Трое парней осторожно двигались вдоль карниза и отбивали ломиками кирпичи, четвертый, сидя на корточках, пускал их по деревянной горловине лотка, и они с грохотом летели на землю. Здесь девчата отбирали целые кирпичи от половинок и на носилках относили в сторону, где школьники складывали их в ровные штабеля.