Елизар Мальцев - Войди в каждый дом

— Значит, порядок будет такой. — Он отчаянно жестикулировал, точно командовал целым полком. — Крупным планом мы дадим одну из ваших знатных доярок — она ведет в колхоз свою корову… Белый халат для нее найдется?

— Белые они не носят, но раз надо — найдем, — сказал Лузгин и тревожно поискал кого-то глазами в толпе. — Никита, не видал Гневышеву?

— Пока не видать…

— Затем мы снимем общий план и весь проход стада по деревне. Ясно?

— Надо бы выгонять, Аникей, — ощупывая колючим взглядом толпу, сказал Ворожнез.

— Ни в коем случае! — Кинооператор замахал руками. — Я не могу снимать без солнца!.. Что вам стоит повременить? А вас, — он оценивающе окинул Лузгина, — вас мы дадим на пароме, когда туда подойдет стадо. Вы будете встречать его…

— Тогда, Никита, ты тут распоряжайся, а я поеду готовить паром. — Лузгин перевалил тучное тело через изгородь и пошел к стоявшему в стороне «газику». — Не мешкайте только, как солнце покажется!..

Кинооператор стал что-то нашептывать Ксении, и та в ответ согласно кивала головой. Анисья оторвалась от Егора и суетилась где-то среди баб, и Дымшаков снова вернулся к весам, у которых по-коршунячьи сутулился Корней.

— Не по-твоему вышло, Егор. — Корней поднял голову и бросил на Дымшакова одичалый, полный тоски взгляд. — Вон что творит, и никакого закона на него нет!.. Уж на что ты кремень, хоть огонь из тебя высекай, но и тебя скрутило… Если б знал, что такой разор будет, сроду бы не пошел иа ферму робить…

— Не те слова говоришь, шурин, — отмахнулся Егор. — Когда всей деревне тяжело, какой прок, что мне одному будет полегче?

— Да я не укоряю тебя… — Корней закрыл ладонью глаза, будто что-то подступило к его сердцу и стеснило дыхание. — Схлестывались мы с тобой, спорили не раз, а все же я думал: покуда Дымшак на ногах стоит, можно верить, что жизнь повернет, куда надо…

— А кто тебе сказал, что я от своего отступился? — Сузив глаза, Егор глядел на волновавшуюся вокруг загона толпу. — Просто не хочу на особицу от всех жить… А руки мне никто не связал, и в овечку я не обратился… Так что ты напрасно, шурин, меня в дезертиры определил — еще придет наш час, и мы Аникея скрутим, иначе мне никакой жизни не будет… Не для того я в партии состою, чтоб на милость Аникею сдаваться…

У весов неожиданно появился Шалымов с портфелем под мышкой, видимо посланный председателем на подмогу Ворожневу, и из толпы крикнули:

— Когда деньги за коров платить будете?

— Вот набьем полный, — Шалымов постучал по портфелю, — и расплатимся…

— Ты смешки над нами не строй, душа бумажная! — К бухгалтеру подскочила Агаша Пономарева. — Ишь фон-барон какой! Еще куражится, когда люди слезы льют!

Шалымов стушевался, забубнил что-то про то, что он «не в курсе», а Дымшаков увидел в толпе Нюшку, шнырявшую как рыба в воде, и громко сказал:

— Нашли кого спрашивать! Он открывает рот, только когда его начальство спрашивает. Вы вон Нюшку попытайте, она ближе всех к Аникею.

— Да уж ближе некуда!

Услышав свое имя, Нюшка повернулась, как бы пританцовывая в блестящих резиновых ботиках, плисовой жакетке, и сбросила с головы клетчатый полушалок с бахромчатыми, стекавшими на плечи кистями.

Ее не смутил выкрик из толпы, она была польщена, что ее заметили, обрадовалась случаю показать себя сведущей во всех деревенских делах.

— Если верить Аникею Ермолаевичу, — наслаждаясь всеобщим вниманием, произнесла она, — то с деньгами у нас негусто… Если финансов не хватит, колхоз за коров молоком расплатится…

— Ты чего порешь, шалава бесстыжая? — заорал, выкатывая глаза, Ворожнев.

— Говорю то, что слышала, — испугавшись, но еще сохраняя достоинство, заносчиво отвечала Нюшка.

— Повтори, что ты сказала, еще раз, при всем народе! — властно потребовал Дымшаков. — Это, выходит, он будет пасти наших коров на даровой траве и нашим же молоком с нами рассчитываться? Так я понимаю?

Толпа загудела, кто-то тряс Нюшку за плечи, и она, побледнев от страха, вынуждена была повторить, что сказала.

— Да не верьте вы ей! — чуть не хватая каждого за руки, просил Ворожнов. — Принесла на подоле, на подоле и унесет! Заверяю вас авторитетно, брешет она, как сука! Брешет!

— Ну ты, не сучись тут! — Дымшаков поднес к лицу Ворожнева литой свой кулак. — Какая Нюшка ни на есть, но совесть пе потеряла!.. — Он обвел глазами притихшую и словно онемевшую толпу и зычно позвал: — Аписья-а!

Где ты?

Жена выскочила точно из-под его руки, смотрела на него не мигая.

— Забирай нашу корову! — приказал, как отрезал, Дымшаков.

— Насовсем? — Она еще не знала, верить или не верить словам мужа.

— Пока живы будем, не пойдем на такой позор! — Он вытащил из брюк ремень, протянул Анисье, — Вяжи за рога — и домой!

— Ты ответишь за это, Дымшак! — становясь на пути Анисьи, угрожающе крикнул Ворожнев. — Такая провокация тебе даром не пройдет!

— Не стращай! Я много раз пуганый и пока еще живой среди вас хожу! — Егор уже снова шел в открытую схватку, как бы почуяв прилив новых сил, готовый постоять за всех. — А ежели вы над нашими муками смеяться вздумали, то вам этого никто и никогда не простит. А ну, с дороги, покуда я тебя не приласкал!

Он оттолкнул плечом Ворожнева, перескочил через ограду, ухватил за рог Милку, и Анисья, обалдевшая от радости, трясущимися руками зацепила за ее рог ремень.

— Пойдем, кормилица… Пойдем, послухмяная моя, — шептала она и оглядывалась на всех, чтобы люди видели, какая она счастливая.

— А мне, бабоньки, тоже торопиться нечего! — От толпы отделилась Агаша Пономарева, сдернула с головы платок и пошла в стадо, расталкивая коров. — Фиалка! Фиалка!

Она завязала конец платка на рог своей корове и дернула.

— Не имеешь права забирать! — Ворожнев встал перед ней. — Документ на нее есть!

— Гляди, Никита, на свой документ! — Дымшаков рассмеялся, выхватил из кармана квитанцию и, разорвав ее на мелкие кусочки, бросил на ветер. — Плевали мы на ваши обманные бумажки!

Кто-то еще, отстранив Ворожнева от изгороди, бросился искать свою корову, некоторые побежали домой за веревками.

— Выгоняй, Ерема-а-а! — ошалело закричал Ворожнев и стал выдергивать жерди из изгороди, расшвыривая звено за звеном. — Давай сюда-а! Жива-а!

Перед ним, как гриб из земли, вырос толстый человек с аппаратом на груди. Он держал в правой руке зажатый берет и умоляюще просил:

— Товарищ заведующий!.. Товарищ заведующий!.. Потерпите немного, сейчас выйдет солнце!.. Вы сорвете мне всю съемку!

— Вы что? Ослепли? — задыхаясь, выкрикнул Ворожнев. — Не видите, что делается?

Яростно щелкал кнутом Ерема, носился, грубо выталкивая коров из загона, Никита, но, пока выгнали стадо, оно уменьшилось на добрый десяток коров. Особенно рьяно разбирали их женщины: кто крутил на рога веревку, кто просто останавливал свою буренку и, держа ее за морду, приманивал хлебной корочкой.