Елизар Мальцев - Войди в каждый дом

— Что-то вы вроде с лица изменились, Серафима Прокофьевна! Хворь, что ли, какая вас мучает?

Серафима посмотрела на Нюшку чуть свысока, не выказывая ни малейшей растерянности, и, как ни была уязвлена вопросом сторожихи, ответила с достоинством:

— Я ж не бобылка горькая, при муже живу, а он разве даст захворать! Чуть насморк какой, а он уж тревожится — что, дескать, с тобой? Па здоровье пока не жалуюсь, могу и занять, у кого мало!

Аникей переглянулся с братом, словно хотел сказать: «Видал, как схлестнулись? Одна другой стоит!»

— А чем это ты мажешься, милушка? — медоточиво улыбаясь, поинтересовалась Нюшка. — Уж больно душисто пахнет!

— Аникеюшка крем из города привез, недешево, говорит, заплатил…

— Знамо! — согласилась Нюшка. — Красота, она задешево не покупается. Да и сухоту коровьим маслом не под-правишь.

Серафима стала сразу багровой от этого дерзкого и нахального намека на ее старость, но не успела придумать, чем унизить Нюшку, как Аникей прервал их словесный поединок:

— Хватит вам, бабы, облизывать друг друга! Вас не останови, так вы глаза друг дружке выцарапаете.

— Больно ты ей большую волю дал! — не желая уступать Нюшке, глядя на нее с нескрываемой ненавистью, сказала Серафима. — В твоем доме срамят законную жену, а ты уши развесил!

— Ничего, с тебя не убудет, а Нюшка меня иной раз так выручает — дай бог каждому!

— Чем это она тебя выручает? — распаляясь и наступая на мужа, спрашивала Серафима. — Уж не глазищами ли своими бесстыжими да тем, что задом туда-сюда вертит?..

— Серафима! — дико заорал Аникей. — Не доводи до греха, а то я тебя так проучу, что сама неделю на задницу не сядешь! Вытолкай ее на кухню, Никита, да закрой дверь — я хочу с Нюшкой по секрету поговорить. Не уймется — ведро воды на голову вылей, живо очухается!.. Серафима не стала дожидаться, когда ее выставят за дверь, и сама стремглав вылетела из горенки, понося на чем свет стоит свою лихоманку-соперницу. Никита, насу-пясь, вышел следом за нею, и в горенке наступила тишина.

— А все же ты, Аникей, жены боишься, — не скрывая своего торжества, сказала Нюшка.

— Чужая собака укусит — радости мало, а уж если своя сбесится, может живого места на тебе не оставить!..

Нюшка сочувственно вздохнула:

— Не сладкая у тебя жизнь, Аникеюшка…

— Не кисель, известно, — согласился Лузгин и коротко приказал: — Докладай!..

Нюшка мгновенно преобразилась, улыбка пропала с ее губ, глаза как бы затуманились.

— Дела твои, Апикей, как сажа бела. Надо бы хуже, да нельзя!.. Кого ни послушаешь — все против тебя в один голос говорят: не уймут, мол, его на месте, в область будем писать, в Москву, куда хошь! Сама, дескать, партия подсобит убрать его с председателей!..

Лузгин помрачнел, лицо его отяжелело.

— На что хоть жалуются-то? — помолчав немного, спросил он. — Или просто без разбору все помои сливают, как в лоханку?

— Всего и не упомнишь, — сказала Нюшка. — Но перво-наперво злятся, что ты не весь заработанный хлеб на трудодни выдал, а припрятал, мол, для будущего года, чтоб первому отрапортовать!

— Еще что?

— Болтают, мол, зима нынче-завтра, а дров почти ни у кого нету, — тараторила Нюшка. — Во время сенокоса обещался, дескать, долю накошенного выдать, а сейчас молчит, опять обмануть хочет, как в прошлом годе… Старики в обиде особо — всю жизнь, говорят, в колхозе работали, а теперь хоть помирай — ни хлеба не дает, ни дров, ничего…

— Хватит!.. — Аникей резко опустил на стол чугунный кулак. — Тебе бы следователем быть — все раскопаешь…

— Ну дык! — горделиво вскинула голову Нюшка.

Она хотела продолжить свой рассказ, но, взглянув в поскучневшее лицо Аникея, сочла за лучшее воздержаться. Так можно и себе навредить. Лузгин сидел, наморщив лоб, сжав губы. Нюшка вынула из-за пазухи колоду карт и стала раскладывать их на белой скатерти.

— Для себя… для дома… — шептала она. — Что будет? Чем сердце успокоится?

— Брось ты цыганить, — скосив взгляд на карты, сказал Аникей. — Какой толк их мусолить?

— Не скажи. — Нюшка отмахнулась. — Забыл, как прошлый раз я тебе гадала и какая счастливая карта выпала? Вот сейчас — смотри! — казенный дом тебя ожидает!

— Это я и без гаданиев знаю. — Лузгин тяжело вздохнул. — Вот вызовут в райком или в область, намылят голову, а то и совсем снимут — долго ли!

— Что на сердце у тебя? — шелестя картами, говорила нараспев Нюшка. — Вишь, трефовая дама!

— Это ты, что ль? — Аникей усмехнулся.

— Может, и я. Я как раз в трефовую масть ударяюсь… Да и сюда гляди, — обрадовалась она. — Во исполнение твоих желаний пиковый король выпал — лучше нельзя!..

— Наверное, секретарь райкома, кому еще боле, — сказал Аникей.

— Будет тебе еще какая-то бумага и дальняя дорога…

— Бумага — это не иначе как протокол общего собрания, а дорога — это отпустят на все четыре стороны, и поминай как звали!.. Ладно, Нюшка, кончай свою барахолку!

Аникей смешал в кучу карты и поднялся. Раскрыв дверь на кухню, он позвал жену и брательника. Они явились и молча стали следить, как он меряет неторопливыми шагами горенку.

— Ну вот что, — проговорил он, наконец останавливаясь, и глаза его угрюмо блеснули. — Если жареную рыбу есть хотим, то нечего бояться, что мелкой косточкой подавимся. Задергивай, Серафима, шторки и тащи на стол все, что имеется!..

— Ты что хоть надумал-то, Аникей Ермолаевич? — робко спросила жена.

— Берись за стряпню. Созовем гостей и будем водку пить, песни петь! А ты, Нюшка, навостряй лыжи — обежишь кого надо…

Выпроводив из горенки жену и сторожиху, он велел Никите присесть к столу.

— Завтра, брательник, соберем правление и остатний хлеб на трудодни пустим — надо заткнуть глотки!.. С утра, занаряжай все подводы в лес, и каждому прямо во двор пускай дрова возят. Шалымов соберет стариков и подбросит им что требуется. Не жадничайте — все окупится!

— Ох, напрасное что-то ты затеял. — Ворожнев забеспокоился. — Разве их этим купишь? Замажешь их глаза?

— Надо, чтоб люди поняли, что я, ежели захочу, как хошь могу повернуть… Один поверит, второй усомнится, третий смолчит… А вечером придумаем, как нам от Лю-бушкиной оторваться.

С тех пор как Сергею Яковлевичу Коровину сообщили, что Пробатов появился в районе и, не заезяжая в райком, успел уже побывать в двух колхозах, он терялся в догадках. «Странно, очень странно, — думал он. — Не позвонил, не позвал… Что бы это могло значить?»

За годы, которые Коровин отдал партийной работе, он не помнил случая, чтобы руководители области, отправляясь в какой-либо район, не ставили об этом в известность первого секретаря райкома. Обычно они и самого секретаря брали в поездку по колхозам, чтобы можно было прямо на месте указать на его промахи и недостатки.