Елизар Мальцев - Войди в каждый дом

— Ну, раз уж нас поженили другие, то давайте хоть сами-то познакомимся. — Он, улыбаясь, протянул ей руку. — Мажаров Константин…

— Ася, — чуть слышно выдохнула девушка, и рука ее почти не отозвалась на крепкое мажаровское пожатие.

— Теперь вам ничего не остается, как сыграть в вагоне свадьбу и ехать дальше с полным веселием! — проговорила женщина и, приподняв краешек косынки, которой была прикрыта ее грудь и лицо малыша, задержала на нем восхищенный взгляд. — Умаялся мой богатырь, так и пышет весь жаром. Батьку, наверно, во сне видит, не оторвешь их прямо друг от дружки…

Она уложила сына, кинув на абажур настольной лампы свою косынку, чтобы свет не падал мальчику в лицо, и весело оглядела всех.

— А теперь не грех бы и душу чайком отогреть. Константин принес от проводника четыре стакана горячего янтарно-густого чая в металлических подстаканниках, горсть квадратных пакетиков с кусочками сахара, и столик быстро завалили разными яствами.

— Вот попробуйте мои пирожки с капустой, — сказала Ася и несмело добавила: — У нас мама их очень вкусно готовит.

— И малосольные огурчики ешьте! — угощала женщина. — По всем правилам солила — и с укропчиком, и с чесночком, и со смородиновым листом — в общем, со всякой всячиной. Мой Алеша страсть как их обожает, а если другого посолу, так он и есть не станет — куражливый. И далеко вы едете, милая?

— В Приреченский район. Может, слышали?

— Так мы же сами оттуда! — обрадовалась женщина. — Вы что же, живете там или так, погостить?

— К сестре пока, а там буду на работу устраиваться. — Ася уже поборола свое смущение, отвечала с радостной доверчивостью. — Мы всей семьей в деревню переезжаем, о нас еще в газете писали. Может, случайно читали про Яранцевых?

Мажаров чуть отстранился от столика, зажал в ладонях стакан, чувствуя, как сосущий холодок подбирается к его сердцу. И как это он сразу не узнал эти серые, с пытливой незащищенностью глаза? Ведь это она босоногой девчонкой принесла ему однажды записку от сестры. Да, теперь он вспомнил и ее имя — по-настоящему ее звали Василисой, ласкательно Васеной или Васеней, но ей, наверное, чем-то пришлось не по душе это имя, и она решила называться Асей. Но имя Васена и сейчас ему нравилось больше.

— Мой Алеша тоже на весь наш район гремит! Самую большую выработку дает на тракторе, — поделилась своим молодая женщина. — Как весна, так председатели завсегда переманивают его бригаду к себе — уважь, дескать, Алексей Иванович, кормить будем трактористов до отвала, только согласись! Но он за деньгами и жратвой не гонится, у него одних премиев да грамот всяких — всю избу можно обклеить. А уж работает — ничего не скажешь: где его бригада вспашет — пух, а не земля!

Константин допил двумя глотками чай, нашарил в кармане портсигар и поднялся.

— Пойду покурить…

Да тут дымите! — разрешила женщина. — Дым не стыд, глава не выест. Я вон своему Алеше говорю…

Но Мажаров уже не слушал ее, торопливо шел по узкому проходу, натыкался на кого-то, безотчетно стремясь поскорее покинуть купе и остаться наедине с самим собой. В полутемном тамбуре он вдохнул холодного воздуха, закурил и, прислонясь к дрожащей стенке вагона, закрыл глаза…

«Почему я считал, что не встречу здесь Ксению? — думал он. — Или я надеялся на то, что она уехала учиться и не вернулась обратно? Святая наивность!»

В те дни, когда Константин после ранения поселился во флигеле детского дома, он всем существом отдался миру и тишине. Набираясь сил, он целыми днями бродил по знакомым перелескам, уходил в горы, слушал неугомонный клекот реки, сумасшедше гнавшей с круч вешние воды, приносил домой лиловые цветы кандыка — раннего вестника близкой весны. Она хлынула с гор теплом и светом, мутной снеговой водой, густым ароматом нагретой хвои и прели лесных чащоб.

На поляне перед самым флигелем покачивались желтые одуванчики, бились о стекла пестрые бабочки, на подоконники открытых окон сыпался яблоневый цвет. По утрам его будил птичий гомон и пересвист.

Константин жил беззаботно, как должное принимая все, что щедро дарила в те дни жизнь, — и отеческую ласку Алексея Макаровича, и сердечную привязанность людей, и даже любовь девушки, безоглядной и доверчизой в своем чистом первом порыве. Ему было хорошо с ней, он ни разу не думал о том, любит ли ее сам, может быть, потому, что не знал, что ждет его завтра, или просто не давал себе отчета в том, что делает.

Все, что случилось месяц спустя, Мажаров не мог потом вспомнить без жгучего стыда и раскаяния. Однажды, вернувшись с позднего свидания, он нашел у себя на столе повестку из военкомата — его вызывали в областной город на медицинскую комиссию. Он не слышал, как вошел во флигель Алексей Макарович, и, только почувствовав за спиной его тяжелое дыхание, обернулся.

— Гуляешь, вояка?

— Да, батя… Хожу и не могу надышаться — хорошо у нас. — Константину стало вдруг щемягце-тоскливо при мысли, что он снова должен прощаться с учителем и, как знать, может быть, больше никогда и не увидит его. — Спасибо вам, батя, что пригрели меня… Я этого никогда не забуду…

— Оставь, Костя! Нашел о чем… Разве ты для меня чужой? — Алексей Макарович присел рядом с Макаровым на койку, взял его руки в свои. — Тяжело каждый раз отпускать вас на войну…

— Ты должен радоваться и гордиться, батя! Чем черт не шутит, может, я до Берлина дойду!..

Старик потер кулаком глаз, вздохнул и, помолчав немного, неожиданно поинтересовался:

— А как ты с девушкой, Костя?

— Какой девушкой? — деланно удивился Мажаров, понимая, что Алексей Макарович задает этот вопрос неспроста, и начиная почему-то тревожиться.

— Ты же знаешь, о ком я, — словно укоряя, проговорил старик. — Ксюша из хорошей семьи… Дочка Корней Яранцева из Черемшанки.

— А почему это вас беспокоит, батя?.. Завтра меня, наверное, отправят на фронт, и я не хочу об этом думать сейчас!..

— Видишь ли, Костя. — Алексей Макарович поднялся и медленно, в раздумье заходил по комнате. — Я не знаю, насколько у вас все серьезно, но мне кажется, что настоящее чувство не подлежит каким-то измерениям.

— Верю… Но дело даже не в этом, батя. — Константин начал в смущении растирать ладонями щеки. — Ксюша славная и хорошая девушка, но тот ли она человек, который мне нужен? Поймет ли она меня во всем? Не знаю…

— А ты-то сам на что? Почему ты не берешь в расчет свои силы — ты что, не способен повлиять на нее? И наконец, если это настоящее чувство, то оно перешагнет через все преграды и даже окрылит тебя!

— Мало ли еще у нее и у меня будет таких встреч и расставаний в жизни!..

— Ну смотри. — Старик покачал головой. — Не мне жить — тебе…

Что-то осталось в тот вечер недоговоренным, и, хотя наутро Константин душевно простился с Алексеем Макаровичем, он уехал из детского дома с тягостным, смутным чувством какой-то вины перед батей.