Адихан Шадрин - Старая дорога

Пока ели и пили чай, Глафира вспомнила Мамонта Андреевича, своего дядьку-полюбовника, и муторно стало на душе. Засомневалась: а нужно ли ехать? Не поздно пока выйти — да и за угол… Однако распутничанье так опротивело ей, что убежать от Резепа Глафира не решилась, а через полчаса они мчались по накатанной до глянца дороге в неведомое для нее затерянное средь камышовых островов Синее Морцо.

Возвратный обоз они нагнали у входа в извивну́ю крутоярую Быструю, лихо обогнали груженые повозки и, пристроившись в голове колонны, поехали дальше неспешной рысью. Опережать обоз Резеп не смел, поскольку в подобных случаях он, как плотовой, принимал на себя обязанности обозничьего — смотрел за обозниками, отвечал и за людей и за товар — и всякий раз поэтому выезжал в Синее Морцо вместе с остальными подводами.

Вскоре начала портиться погода. Крупчатый колкий снег мглистым туманом завесил и небо и острова. И санная дорога мутно и нехотя выползала из этой невиди, еле просматривались позади последние подводы.

Резеп, пряча лицо в мех отворота тулупа, расспрашивал спутницу о ее житье-бытье в городе. Глафира осторожно, чтобы не сказать ничего ненужного и не бросить тень на Мамонта Андреевича, ибо догадывалась, что Резеп у него человек доверенный, поведала о себе совсем малую толику, ровно столько, сколько положено знать постороннему, который, узнав лишнее, может обернуть его не на добро.

— Прежде у Мамонта Андреича не бывали? Что-то не примечал я вас.

— Не доводилось.

— Как же одна живете? Город… что паровая молотилка. Измолотит.

— Живу как и все.

— И чем занимаетесь, ежели не секрет?

— По-разному, — неопределенно и неохотно отозвалась Глафира. Ей начал надоедать этот мордастый, с нагловатыми глазами, мужичок. Поначалу она смущалась каждого его вопроса, но потом освоилась, и ей даже нравилось, отвечая ему, говорить общие слова, из которых он ровным счетом ничего не смог бы понять.

Их разговор был неожиданно прерван. Лошадь всхрапнула и настороженно запрядала ушами. Резеп привстал на колени и увидел впереди одинокого человека. Он стоял обочь дороги и взмахом руки просил остановиться.

Резеп натянул вожжи.

— Добрый путь вам, — поприветствовал заснеженный человек.

— Ты только ради того и остановил? — сердито отозвался Резеп.

— Возьми, коль по пути. Я заплачу.

— Тяжело лошадям.

— Вам жалко лошадь, а человека нет? — тихо, чтобы слышал только Резеп, съязвила Глафира, оглядывая невысокого молодого пешехода.

— Мне бы лишь до Шубино, а до Синего Морца я как-нибудь.

— А ты чей будешь-то?

— Крепкожилин.

— Младший сынок? — оживился Резеп. — А ну, прыгай в сани.

— А ты… никак, Резеп? Не признал враз-то.

— Он самый. Ну, подвезло тебе, братец.

— А это кто же? — Андрей пристально всмотрелся в Глафирино лицо, но не признал.

— Мамонта Андреича сродственнаца, — пояснил Резеп, — городская. В Морцо гостить едет. А ты надолго?

— Посмотрю, — неопределенно отозвался Андрей. — Работенка найдется — останусь. Надоело в городе-то…

— Оно конешно. Не угол родной. Дома — и солома съедома. Давненько ты не появлялся в селе.

— Давно, — согласился Андрей. — Что нового там?

— Илюшка Лихач бабу на крещенье схоронил. Земля будто чугунная. Еле могилку сладили.

— Болела?

— Тяжелая была, ну и не разродилась. Так-то вот. — Резеп поторопил лошадь, помолчал и, вспомнив разговор с Яковом, братом Андрея, сказал: — Батя твой Торбаев промысел купил.

— Промысел? — Андрей не поверил услышанному.

— Ну! В люди выходит. — И трудно было понять, что было в голосе Резепа — уважение к ним, Крепкожилиным, или же насмешка.

То, что сообщил Резеп, было неприятно Андрею. Еще в те далекие годы, когда он не уезжал из Синего Морца, ему не то душе было скопидомство родителя. Работуха-мать, бывало, ургучила целыми днями в хозяйстве, а путного платья у нее не было — все до копейки откладывали, чтоб купить сети, бударки, снаряжение. А теперь, выходит, промысел приобрели. И Якова, знать, не выделили, а тому так хочется жить своим домом. Брательник весь в отца. Тоже копить будет. Пущай бы и жил отдельно, а то, чего доброго, не поделят нажитое, передерутся…

И вновь забеспокоился Андрей: как все в доме сложится с его приездом?

Так и ехали они втроем долгим зимним путем, то молчали, то перебрасывались словами, вели разговоры про общих знакомых из Синего Морца. Говорил больше Резеп. У него все было более или менее ясно. Андрей и Глафира помалкивали. Они начинали новую жизнь и плохо представляли, как она сложится. Лишь изредка Глафира бросала короткие взгляды на случайного попутчика.

Он нравился ей.

Посередке заснеженной улицы волостного села Шубино, переговариваясь вполголоса и осматриваясь по сторонам, двигалась небольшая толпа, человек десять мужиков. По пестроте одежды в них сразу угадывались люди нездешние, пришлые. На одних дубленые полушубки — иные в новых, другие в залатанных. Некоторые одеты в ватные фуфайки. А на одном — серый, в клетку, длиннополый бешмет с воротником на собачьем меху. На ногах мягкие, домашнего изготовления валенки, стоптанные за долгую дорогу.

У волостной управы мужики остановились. При виде богатого дома с резным фронтоном и высоким, пестро выкрашенным нарядным крыльцом они в нерешительности помялись. Но нашлись похрабрей, поднялись по крутым ступенькам, тронули дверь, но тут же попятились назад.

В дверях показался старик с голиком в руке и ведром — в другой. Он был высок, худощав. Но самым примечательным у него была борода — доской до самого пояса — и седые усы, густые, желтые от курева и вислые, как осенний, побитый морозами голенастый белотрав.

Старик сверху вниз пренебрежительно осмотрел толпу, грубо спросил:

— Куда прете?

— К уряднику бы нам…

— Кто такие? — не ответив мужикам, вновь переспросил бородач.

— Да по-разному мы… С верхов больше…

— Внайм… — начал было человек в бешмете…

— Так бы и говорили, — перебил старик. — Рань этакую приперли. Добрые люди ближе к оттепели приходят.

— Урядника бы видеть. Чать, ведомо ему, где руки потребны.

— Какой по зиме найм? Аль ополоумели? А их благородия нет.

— Это как же?

— А вота так. Завтра с утра, — старик нагнулся, сметая с пола сор. — Не мешкайтесь, пошли, пошли отсюда. Ежели всякие будут здесь топчись… Айда с крыльца.

Мужики загалдели недовольно:

— Хрен старый…

— Язык не тем концом подвешен, слова доброго нет.

— Дьявол волосатый, не подумал, куда теперя нам.

— Под забором ждать-то? — взвизгнул человек в бешмете и крепко выругался.

…Среди этой оборванной, измотанной длинной зимней дорогой толпы, шедшей с верховьев Волги на заработки к рыбникам, был и Тимофей Балаш. Он выгодно отличался от остальных: и одежонка справней, и на ногах теплей, а главное, на вид мужик деловой — спокойный, рассудительный. Лишнего слова никто от него в пути не слышал. А коли уж скажет — умно, просто, к делу.