Адихан Шадрин - Старая дорога

— Знать, душа не принимает, — тихо проговорил он. — Разладица получилась. Ин, ладно, на бога гневиться не стану. Ты, Андрей, послушай-ка меня. Коль пошло наперекосяк, живи своим умом. Я те не указчик. Только определись, по-людски чтоб все. Женись, а?

Андрей усмехнулся и словам отца, и просительному тону, с каким они были сказаны. Чувство жалости к отцу коснулось его сердца.

— И невеста есть, — продолжал меж тем Дмитрий Самсоныч. — Глафирка, ты ее знаешь — смотрины не устраивать. Лицом пригожа, приданница. Сам-то, Ляпаев, не обидит сироту. Сосватаем да уладим свадьбу…

— Нет, отец. Ничего не получится. Глафира не тот человек. Вернее даже, я не тот, кто ей нужен. И прекратим об этом.

Когда Андрею было всего лишь около десяти лет, Яков, простудившись в осеннюю непогодицу, заболел крупкой, и Дмитрий Самсоныч взял к себе на бударку меньшого. За две недели, которые пробыл Андрей с отцом на взморье, увидел он много диковинного. Огромное пространство воды, где Волга встречается с Каспием, мелководье, камышовые островки, ракушчатые косы-голыши, бесчисленные стаи отлетающих на юг птиц: лебедей, гусей, уток немыслимых пород и прочей пернатой живности.

Но самая удивительная, а потому незабываемая, была история с крохотной серо-зеленой птичкой, которую и отец и ловцы называли по-своему — Турган. Уже потом, в городе, Андрей не раз рылся в различных справочниках и определителях птиц, расспрашивал учителей — но доподлинно так ничего и не узнал о ней. И названия-то ее никто не слыхал! Оттого и сама Турган-птица и встреча с нею теперь кажутся Андрею не то чтоб таинственными, но несколько загадочными и почти необъяснимыми.

Даже не с самой птицей встретился Андрей, а только с тем, что осталось от нее — остывшим маленьким комочком, с туго поджатыми крохотными крылышками, и по-воробьиному тонкими когтистыми лапками.

Проснулись они с отцом едва светало, поеживаясь от холода, выбрались из-под закроя лодки. На люках — налет инея, над водой — густой туман. И слабый ветер задул северный — норд-ост. Ветер этот самый что ни на есть каверзный для ловцов в осеннюю пору: если перерастет в шторм, сгоняет он с рек и культуков воду, оголяет взморье. Обсыхают тогда рыбачьи суда, сковывает все вокруг льдом, и наступает ловцу гибель. Ветер-то пока еле приметный, иной ловец и беды-то не почует, а когда она нагрянет — поздно выбираться.

Меж редкими кулигами кундурака морщинилась почерневшая за ночь вода. Крикливые стаи гусей тянулись на восток, в стремительном полете с торопливым посвистом крыльев проносились чирки. Над взморьем висело низкое свинцово-серое тревожное небо.

И тут приметил Андрей птичку-невеличку мертвую, показал отцу: воробушек не воробушек, только перо с прозеленью.

— Поехали домой, сынок, — встревожился Дмитрий Самсоныч, — Турган-птица знак подает, беда идет.

Снялись они и вовремя со взморья уехали в реки, где острова вокруг камышом непролазным поросшие стоят. Тут никакая непогодица не страшна.

А к вечеру налетел на понизовье ураган.

И тогда отец рассказал сыну легенду про птицу Турган.

…Жила на свете невзрачная, никому не нужная птица Турган. Даже петь красиво не умела. Ела досыта, летала беспечно, а почует непогоду, спрячется подальше. Никому от нее ни вреда, ни пользы не было. Повстречалась как-то с дятлом-трудягой. Долбил тот дерево, выстукивал клювом барабанную дробь.

— Что ты делаешь? — спросила Турган.

— Дерево лечу. Выберу червей из раны, и перестанет дерево болеть. А ты чего умеешь?

— Ничего, — ответила Турган.

— Значит, ты ненужная птица.

Обиделась поначалу Турган, а потом подумала, что дятел прав. И тогда решила она свое чутье обернуть на пользу людям. Учует приближение шторма — устремляется к людям, летает вокруг, пищит, мечется.

Стали примечать рыбаки: если появится Турган и ведет себя беспокойно — быть непогодице. Многих из беды выручила эта маленькая птичка.

Рассердился на нее злой дух, сказал: умрешь, если предупредишь рыбаков. Думал запугать Турган, да не тут-то было.

…С тех пор ловцы всякий раз перед штормом находят на лодке мертвую Турган. И смерти не боится она, боится быть бесполезной.

И детство свое, и эту легенду Андрей вспомнил после разговора с отцом. Много с той поры воды утекло. Иным стал Дмитрий Самсоныч, и уже нет у него ничего общего с сыном. Легенда эта совсем по-другому представляется Андрею, мысли будоражит, заставляет постигать смысл жизни, иными мерками подходить к человеку, судить о нем и о его поступках.

Приложил он эту мерку к отцу, и выходило, что птица Турган и та нужнее людям. Даже в своей изначальной бесполезности она оставалась безвредной.

Все было относительно просто, пока судьба вплотную не свела его с отцом-промышленником. Слово это прикладывалось к Дмитрию Самсонычу с трудом: какой он промышленник, если вчера только сам рыбачил, ночей недосыпал, неделями жил в камышовых крепях в землянке-полуноре. Но вся его ловецкая жизнь в прошлом, а сейчас он хоть и маленький, еле приметный, но — промышленник.

Все тут ясно Андрею. И говорит он правильные слова, и поступает по совести, но скребут кошки на сердце. Снова и снова вспоминается ему нынешний разговор с отцом, помимо воли хочется найти хоть малую зацепку, чтоб хоть капельку смягчить свои же обвинения отцу. Умом Андрей понимает, что оправдания нет, но сердце мается, подсказывает: он же на свет тебя произвел, вырастил тебя. Вот ты и делай нужное, доброе, светлое. И тогда через тебя будет оправдана жизнь отца. Андрей как за соломинку держится за эту мысль.. Но снова накатывают на него воспоминания, совсем недавние, свежие.

У Ильи коротали вечер. И как-то само собой зашел разговор о человеке, о смысле его земного бытия. Тимофей Балаш, с присущей ему рассудительностью в суждениях, сказал:

— Дело не в личности, а в наличности. Есть копейка — человек, нет…

— Будя болтать-то, — не дал ему договорить Макар. — Стало быть, у меня или вон у Ильи с Кумаром нет денег, то и не человеки мы — так, по-твоему?

— Я ведь в том смысле, что…

— Человек сам по себе живет. А как — ино дело…

— Человек интересен тем, что оставит после себя, — в раздумчивости сказал Андрей.

— Балашку оставит, — резонно вставил Кумар. — Мой балашка своего балашку родит.

— И животное неразумное потомство оставляет. А человек — венец всему, — сказал Илья.

«Вот и выходит, — думал Андрей, вспомнив тот разговор, — что породить человека — это еще не все. Дело в том, как сам живешь. Что можешь и что делаешь».

А в тот вечер в землянке Ильи Лихачева засиделись допоздна.

— Мне понятно, Андрей, что не богачеством человек ценен, хотя деньги бы и мне не помешали, — сказал Макар. — В толк я, однако, не возьму другое. Вот говорят: человек должен сделать что-то этакое, чтоб оправдать жисть свою на земле.