Адихан Шадрин - Старая дорога

В этот время подъезжали к промыслу новые бударки, и ловцы, зная, что плетью обуха не перешибешь, а Крепкожилиных не переспоришь и что ждать, следовательно, нечего, по одному вылезали на приплоток, брали сетчатые носилки-ящики и выгружали улов, несли на весы.

Так было ежедневно.

Но сегодня Крепкожилины не увидели ловцов — приплоток пустовал. Ничего дурного в этом ни Яков, ни тем более Алена пока не почувствовали. Просто им было непривычно самим ждать рыбаков. А потому они и не задержались тут, ушли в помещение, где Дмитрий Самсоныч, стоя за конторским столом, ворошил костяшками счетов, что-то подсчитывал.

— Вы че это прохлаждаетесь? — старик удивленно и несколько сердито посмотрел поверх очков на сына и сноху.

— Никого нет.

— Как это — нет? — изумился Дмитрий Самсоныч.

— Еще не приехали.

Старик оставил конторский стол и, подойдя к оконцу, глянул на приплоток. На пустынном деревянном настиле сиротливо горбился штабель носилок. Вид пустующего в это путинное утро приплотка так поразил Дмитрия Самсоныча, что он некоторое время отказывался верить своим глазам.

— Может, штормит, потому и… — высказал догадку Яков. — Пока выберут сети, пока обработают да сюда доберутся…

— Может быть, и так, — согласился старик, но предчувствие чего-то неприятного, пока еще неосознанного, но неизбежного овладевало им.

Так в ожидании прошел и час, и другой, и третий Яков ходил по промыслу, как неприкаянный, не мог ничего делать от расстройства. Сердито прикрикнул на сидящих без дела каталей:

— Че языки чешете? Давайте-ка на вешала рыбу снимать.

Мужики нехотя встали и покатили тачки к вешалам с вяленой рыбой.

Дмитрий Самсоныч оставил счеты, но из конторки не выходил — боялся, как бы своим неудержимым характером не натворил что в порыве гнева. Он уже понял, что сегодня ловцы не привезут рыбу. Неясной для него была лишь причина: или же кто из скупщиков перехватил, или — старик не хотел этому верить — ловцы прекратили лов.

Наконец у Якова иссякло терпение ждать у моря погоды, и он засобирался.

— Ну-ну, глянь, что они там вытворяют, — согласился отец. — Да глаза-то людям особо не мозоль. Подумают еще, что струхнули, цены потребуют набавить. А может, и не надо бы, а?

— Поеду, — Яков сказал — как топором рубанул. Старик промолчал, а потом не раз корил себя за несвойственную ему мягкость и уступчивость.

Яков оттолкнул лодку и вздернул парус. Ветер рванул серое полотнище, пополоскал им и больно хлестнул шкотом Якова по спине. Он поймал конец веревки, подтянул парус и вырулил на середину реки.

Когда Андрей подогнал бударку к каравану, скатал парус и завернул скаток на рею, на него никто даже не обратил внимания — мало ли по рекам в весеннюю пору бегают под парусами. Ловцы, сбившись в круг на рыбнице, шумели и ругались, стараясь перекричать один другого.

— Нет у тебя таких правов!

— Хозяин сопливый объявился.

— Не слушайте его, мужики, че он…

— Плати по-людски, тогда и рыба твоя.

Перебравшись на рыбницу, Андрей встал на кнехт и из-за спины толпы увидел в кругу Якова и незнакомого бородача. Они размахивали руками, кивали кудлатыми головами, будто пытаясь забодать один другого. Трудно было понять, о чем они спорили, но сквозь гул толпы Андрей улавливал обрывки фраз и помаленьку начинал понимать смысл происходящего.

— Езжай, откуда явился… — горячился Яков.

— Во́ды тут казенные, не твои, — бородач в такт словам рубил воздух огромной волосатой ладонью. — Купля-продажа… свободна. Мою цену дашь? То-то.

— Не мешай работать людям. — Это Илья. Он заметно возвышался над толпой. — Задарма, Яков, хошь брать? Не выйдет. Все городским продадим, потому как платят лучше.

— Ты тоже… — высокомерно отозвался Яков. — Ляпаев турнул тебя, так к нам заявился. А теперь народ баламутишь. Погоди, уедут городские. Не век они тут…

— Ты мне не грози, — осерчал Илья. — Гроза разразилась.

И тут из-за Ильи выкатился Макар Волокуша.

— Да че мы, мужики, время тратим. Айда дело делать. Кто больше платит, тому отдадим. Сколько терпеть можно? От терпения и камень трескается…

— А ты-то откуда взялся? Катись к Ляпаеву своему…

— Для меня что Ляпаев, что ты — один хрен. Живоглоты вы оба, — сказал Макар, и вокруг засмеялись. Яков не стерпел насмешки, дотянулся до Макара и схватил его за грудки.

— А ну, повтори!

— Пусти, — осиплым голосом вскрикнул Макар. — Пусти. А повторить — повторю. Не побоялся.

Яков, сжав кулак, размахнулся было, чтоб ударить Макара, но Илья, будто клещами, зажал его руку.

— А ну, отойди!

— Отпусти папку, — Николка повис на руке Якова.

Андрей понял, что сейчас может случиться непоправимое — и Якову достанется, и мужиков после затаскают. И он закричал:

— Стыдись, Яков!

И Яков, и Макар, и Илья, и дед Позвонок, и многие маячненские узнали Андрея, едва обернулись на голос. Смысл слов дошел до ловцов несколько позже. А первоначально каждый понял нежданное появление его по-своему. Маячненским подумалось, что младший сынок Крепкожилина подоспел на помощь брату: кто-то уже нахмурился, кто-то матюкнулся. А дед Позвонок полез пятерней в нечесаный волос на затылке и проворчал:

— Ядри их в позвонок.

Макар с досады сплюнул: сорвалось! С Яковом он мог и поспорить, и на своем настоять, а с Андреем не мог — совесть не позволяла бы с ним поцапаться. Свойский он мужик, хотя и Крепкожилин. Значит, придется везти рыбу Ляпаеву и отдавать за бесценок. А городские дороже давали, потому как на других банках ход воблы намного хуже.

То же подумал и Тимофей Балаш.

А вот Илья — тот смекнул, что подмога пришла не Якову, а им, ловцам, потому как он, не в пример остальным, знал про Андрея и его городских товарищей несравнимо больше, а после знакомства с Петром догадывался и о цели возвращения Андрея в Синее Морцо.

И Яков конечно же сообразил, что меньший брат ему не заступник и что в стычке с ловцами придется уступать ему, Якову.

Лишь скупщик-бородач, конкурент Крепкожилиных, поскольку был он нездешний, глядел на худощавого незнакомого человека, не ловца по обличию, а стало быть, непонятно как оказавшегося тут, средь камышовых островов, с явным недоумением.

— Стыдно, Яков, из-за копейки поднимать руку на человека. — Андрей говорил, как и прежде, стоя на кнехте, возвышаясь над толпой. — Ловцы правы. Улов — их труд, их пот, и люди вправе требовать хорошей оплаты.

— Помолчи, — огрызнулся Яков, — Тебе-то какое дело. Встреваешь, когда не просят.

— Меня не надо просить. Меня совесть заставляет это делать.

— Ну и катись со своей совестью, не мешай… — Яков, плотный телом, рослый, позеленел лицом, передернулся и молчком двинулся на брата — тщедушного, невзрачного сложением, выглядевшего подростком. И неизвестно, чем бы окончилась эта история, если бы не Илья. Он вновь встал на пути Якова, набычился: