Адихан Шадрин - Старая дорога

И старик Крепкожилин, вроде-ка всю жизнь не был надломчивым, тут усмирился, стал кротким. Только Яков бесновался пуще прежнего, потому как считал брательника и голытьбу, что роилась вокруг него, причинниками всех зол, обрушившихся на их, Крепкожилиных, дело. Что промысел подожгли, для Якова было ясно, хотя никаких улик в подтверждение своей догадки он не находил. Это, однако, не мешало ему по-прежнему злобиться на все и всех.

Когда Яков прослышал про волнения и беспорядки на Ляпаевских промыслах, притих мышью, ибо понимал и опасался, что нечто подобное может случиться и у них. Правда, будоражиться почти некому было, потому как рыбу они не брали, лишь черную икру скупали, а коли так, то и рабочих на промысле держали единицы. И снабжали-то их икрой бударок пять-шесть. Большего Крепкожилины не могли осилить. Так что задираться-то и некому. Но Яков, нестрашливый по характеру, оробел: а ну как и последнее потеряешь.

После пожара на льдобугре удумал Дмитрий Самсоныч новым делом заняться — корневым засолом. Не так чтоб оно и новым-то было. В старину и деды и прадеды тем занимались. Да и ныне, когда рыбный завал припирал, вспоминали этот сколь давний, столь и примитивный способ соления: ни льда, ни чаньев — ничего не требуется. Режь рыбу, укладывай слоями в ямы да солью, как землей, пересыпай добрым слоем. Балыки, понятно, не те, что со льдом да в посудине, но все же годны на сбыт: на безрыбье и рак рыба.

Красная рыба маячненскими водоемами пошла шибко, и Крепкожилины за неделю просадили все деньги. Дмитрий Самсоныч засобирался в волость к знакомому рыбнику, чтоб перехватить деньги в долг, да Яков отговорил.

— Надо еще посмотреть, сумеем ли балыки корневого засола распродать, — резонно засомневался он. — Нахватаем долгу-то…

— Кто без долгов, тот бестолков, — слабо противился старик, но в душе был согласен с сыном и поездку отложил.

А тут городчане нагрянули, и Крепкожилины удачно, с добрым барышом, продали сушку. Вновь открылась возможность засаливать балыки из осетров и севрюг, но Яков воспротивился:

— Корневой засол, тятя, много нам не даст. С рубля рубль чистый получим, как ты мыслишь?

— Должны бы получить, — неуверенно сказал Дмитрий Самсоныч.

— Во! А ежели бы я предложил с рубля трешку? — Яков хитро посмотрел в глаза отца. — Али пятерку, а?

— Тако, Яш, в рыбном нашем деле быват, но редко.

— А ежели я надумал эту редкость? — в глазах Якова мелькают зеленые огоньки.

— Ну? Че томишь-то?

— Аль, тять, не догадываешься? Икру будем брать. Без рыб. Рыба нам без надобностев. А икорку возьмем.

— Так нельзя, Яша, эдакое добро портить, — разочарованно отозвался старик. — Слухи пойдут, начальство прознает. Грехов не оберешься.

— Ниче! Оно, начальство-то, тоже пить-есть хочет. Ежели какой случай, мы ему икорки пудик подбросим. Заткнется. А мало — так и денег. Рази кто выстоит! Ни в жисть не выстоит.

— Боязно. Дело-то страховитое.

— Всполошился раньше времени, — уколол Яков. — Сколько помню, не такое было. И ниче — сходило с рук.

Не стал Дмитрий Самсоныч перечить сыну. Подговорили они нескольких мужиков, которые понадежнее, поотчаяннее, посулили хорошие деньги и начали втай засаливать осетровую и севрюжью икру. Яков радовался удаче, Дмитрий Самсоныч, страшась, что дело это не сохранится в скрытности, помалкивал, поощряя тем самым сына. И только Меланья была глуха к их словам и делам. Все ее думки были о меньшом.

Переночевал-таки ту ночь Тимофей у Чапурки! Кумар с Садрахманом уехали в село, а двое казахов-незнакомцев остались. Без постели, укрывшись рваными фуфайчонками, дрогли они до зорьки на голых мостках под закроем. Тимофей напоказ, чтоб позлить упористых сторожей, улаживал постель, взбивал ватную подушку. Казахи зыркали, кололи его раскосыми глазами, но терпеливо молчали.

На зорьке Тимофей выбрался из-под теплой одеялки, а его охранники уже дымили махрой. Закрутки послюнявили в палец — видать, пронял их апрельский утренник. На корме бударки, в жарнике, подернутые пеплом, неярко тлели угли, а над ними в котле парил густо заваренный чай.

Побросав окурыши за борт, казахи зачерпнули кружками чай и, со злой усмешкой посматривая на Тимофея, начали отхлебывать огненную жидкость. Этот круто заваренный чай в котле и объемистых алюминиевых кружках и эта неспешность стерегущих загородку мужиков возмутила Тимофея. Он порывисто поднялся на закрой, выдернул всаженный в дно шест и с силой оттолкнул бударку от яра. Казахи поначалу не проявили никакого внимания к его вспышке, но когда Тимофеева лодка ткнулась носом в сетчатую перегородку и она затрещала под напором, спросили невозмутимо:

— Зачем балуешь? Плохо это, жаман.

Их спокойствие вконец распалило Тимофея.

— Зачем, зачем! — закричал он. — Пошто загородили! Не хотите сами — никто не неволит, а и людям поперек неча вставать.

Пока он исходил криком, мужики поставили на обруб кружки с недопитым чаем, подогнали свою лодку к Тимофеевой и стали теснить от загородки.

— Ходи, ходи отсюда…

— Кто вы такие, чтоб командовать, — взъярился Тимофей. — Уйдите от греха! — Он замахнулся шестом и в тот же миг ощутил резкий толчок в плечо. Не удержался на валкой лодке и грохнулся за борт в захолодавшую ночью верховую воду.

Словно ошпаренный, он выскочил из глубины, вцепился руками за бортовину и заругался:

— Нехристи косоглазые, чтоб вас… — С превеликим трудом перевалился через борт в бударку, а когда оглянулся, увидел: те двое, будто ничего не случилось, сидели в своей лодке и тянули из кружек чай.

…В тот же день Тимофей спустился по Ватажке на Крепкожилинский промысел. Промысел почти пустовал. В полутемном выходе над развалистыми деревянными корытами колдовал некрупный бородатый старикашка-икрянщик. Ему помогала Алена. Они кипятили воду, разводили тузлук, засаливали пробитую икру, отжимала ее в мешковинах.

Чуть в сторонке Яков набивал отжатой и просолившейся икрой трехпудовые дубовые бочки, выстланные холстиной. Когда бочонок наполнился, Яков вправил крышку в уторы и набил обручи.

— Бог в помощь, — поприветствовал Тимофей. Старик-бородач даже не повернул головы и нетерпеливо гуднул что-то Алене, когда та обернулась на голос.

— Благодарствуем, — охотно отозвался Яков. Он уже прослышал про ссору Тимофея с Ильей, а потому и зауважал мужика — не шалберник какой, серьезный человек. Потому, завидя его у приплотка, не пошел навстречу, не отвел в сторону. От такого не след прятаться. Спросил: — Каким ветром?

— Ветры, Яков Дмитрич, все больше встречные, не попутные. Приходится супротив них иттить.

— Слышал, не согнулся ты, не поддался.

Яков положил бочонок набок и откатил в сторонку. Отложив работу, закурил с Тимофеем. Они примостились на бочонках с икрой, похожие друг на друга: рослые, чернявые, с густыми куделями на голове.