Юрий Бедзик - Каждая минута жизни

— Ты что там ищешь? — спросил его мастер Скарга, подняв к нему сморщенное, в склеротических жилках лицо. — Может, я помогу?

— Вряд ли вы мне поможете, Иван Мусиевич, — ответил Заремба и вытянул еще одну кассету. — Сейчас все будет ясно.

Это была кассета, в которой хранились наиболее ценные детали — бронзовые втулки для электромоторов. Заремба знал, что эти втулки, или, как их называли, «вкладыши», очень хорошо подходили к автомашине «Жигули» последней модели. По договору цех вытачивал их и передавал централизованным порядком министерству автомобильного транспорта. Поговаривали, что за каждую такую деталь мастера-барышники сдирали с автолюбителей баснословные деньги.

Кассета была наполовину пуста. Кто-то поработал здесь основательно. Трудно ли вынести в кармане или через забор перекинуть «доброму дядюшке» с автостанции? А потом «Жигули» на ночных трассах… «Жигули» на базарных торжищах… «Жигули» возле ресторанов…

Заремба спустился по лесенке, глянул с болью на своего учителя.

— Вот так, Мусиевич, — покачал он головой. — Вы тут ночей не досыпаете, а кто-то на вас хороший бизнес делает.

— Ты о чем, сыночек? — заморгал усталыми глазами Скарга.

— Все о том же. Вкладыши воруют. Веселый у нас цех, Мусиевич. Ох и веселый! Только плясать почему-то не хочется…

Домой Максим вернулся в третьем часу ночи. Присел на кухне, открыл термос, налил себе горячего, еще с утра заваренного крепкого чая. Долго пил, бездумно глядя в пустой угол, и на него постепенно как бы наваливался весь сегодняшний день и вся эта суматошная гремучая ночь с «Жигулями», резцами, эмульсией, вкладышами…

Выключил свет и направился на веранду. Будить Валю не хотелось. Лег на твердый топчан, под голову — маленькую подушку-думочку. Большие окна открыты настежь, в них вливается ранний летний рассвет. Где-то далеко загудел теплоход. Еще раз, еще… Звуки были звонкие, гортанные, будто корабль совершал увеселительную прогулку по Днепру, и ему было досадно, что раскинувшийся по крутым холмам город спит с вызывающим безразличием…

Проснулся Максим от недовольного Валиного голоса. Было уже совсем светло. Дьявольщина, все на свете проспал! Но оказалось, шел только седьмой час.

Валя была в длинной ночной рубашке, волосы растрепаны, лицо со следами несмытой косметики.

— Тебя зовут к телефону! Этот твой неугомонный партийный секретарь. Господи, нигде покою нет!..

Действительно, звонил Сиволап. Поинтересовался, как прошла ночная смена, удалось ли добить «аварийные»? Как чувствуют себя ребята?

— Как после всякой ночной… Задание сделали, но…

— А ты как, в форме? — перебил Сиволап.

— Я вас слушаю, Иван Фотиевич, — пытаясь скрыть раздражение, резковато ответил Максим.

— Хорошо… — Сиволап помедлил, как бы поняв неуместность своего бодрого тона. — Извини за ранний звонок. Надень что-нибудь попараднее и — в партком. Если ложно, прямо сейчас выезжай.

— В театр вроде бы рановато… — хмуро пошутил Заремба.

— Почти угадал, — проговорил с усмешкой Сиволап. — Только сегодня главную роль сыграешь ты сам. Поэтому, прошу, не задерживайся.

Заремба положил трубку. Валентина заметила его крайнее удивление.

— Снова аврал? Когда же вам дадут, наконец, жить по-человечески?

— Нет, тут что-то другое. Похоже, намечается театральное представление. Опять какие-нибудь гости или комиссия по обмену опытом…

— Антон Иванович, прилетает доктор Рейч, — сказал по телефону директор института Рубанчук. — Доктор Рейч из Ульма, помните?

— Помню, — тихо ответил Антон Иванович, и Рубанчуку показалось, что в неспешном ответе Богуша промелькнула некоторая растерянность.

Странно… Рубанчук знал про давнее знакомство Богуша с известным ныне западногерманским врачом. Спросил мягко:

— Как чувствуете себя, Антон Иванович? Когда будете в институте? Покажу вам телеграмму от Рейча.

— Сейчас… сейчас приду, Андрей Павлович, — торопливо произнес Антон Иванович, и Рубанчук понял, что в груди Богуша что-то дрогнуло.

Похоже, что его уже ждали. Гардеробщица заранее почтительно открыла перед Богушем дверь. Он вошел в просторный холл, в прохладу высотного дома. Пахло краской и невыветрившейся сыростью, которая еще долго остается в новых зданиях. Грузный, с продолговатым волевым лицом, он шел широким, неторопливым шагом, властно держа голову с поредевшими седыми волосами. Безупречный серый костюм, белая рубашка… Нет, лифт не нужен, спасибо. Он поднимается на третий этаж пешком. Может и выше, если надо.

Гардеробщица смущенно развела руками. Богуш глянул на ее гладко зачесанные волосы, на идеально выутюженный синий халат, и легкая улыбка тронула его губы. Подумал, что эта всегда опрятная женщина сегодня словно специально приготовилась к встрече с ним. Он приветливо кивнул и направился к лестнице. Гардеробщица восхищенно посмотрела ему вслед. Был Антон Иванович орлом, орлом и остался. Хоть и шестьдесят пять ему исполнилось.

Богуш поднялся на третий этаж, вошел в приемную директора. Но тут распахнулись двери, и из кабинета стремительно вылетел Коля Карнаухов. Старший научный сотрудник ослепил своим белоснежным халатом и скрылся в коридоре.

— Заходите, заходите, Антон Иванович, — тут же услышал Богуш голос Рубанчука. Директор был в темно-синем костюме, видно, только что приехал в институт.

— Куда это вы своего адъютанта отправили? — спросил с легким недовольством Богуш. — Пронесся, как метеорит.

— В аптеку, — сдержал усмешку Рубанчук и взял со стола листок бумаги. — Вот, взгляните, великий Рейч вспоминает вас добрым словом.

Богуш читал долго, перечитывал, всматривался, словно хотел за текстом на телеграфном бланке увидеть самого Рейча… Хирург из Ульма. Давнее, очень давнее знакомство. С довоенных времен… «Прибываю двадцать восьмого… Привет доктору Богушу».

Пока Богуш читал телеграмму, Рубанчук несколько раз прошелся в задумчивости по кабинету, потом вернулся к большому письменному столу, блестевшему лакированной поверхностью, и нажал на кнопку.

Вошла санитарка Марьяна, быстроглазая, симпатичная девушка, временно исполнявшая должность секретарши, поскольку сама секретарша — сухая, чопорная дама — была в отпуске.

Марьяна была дальней родственницей Богуша, приехала в Киев поступать в мединститут, но пока работала в институте санитаркой, стаж зарабатывала. Зная, что Антон Иванович, а вслед за ним и другие относятся к ней с ласковой снисходительностью, она позволяла себе с начальством некоторую вольность.

— Гости едут, Марьяна, — Рубанчук озабоченно сдвинул брови. — Зарубежные. Проверь, чтобы профилакторий был чист, как стеклышко.