Юрий Бедзик - Каждая минута жизни

Заремба словно нахохлился, чувствовал, как разгорается в нем злость. Ведь действительно, хорошо воевал человек, и сейчас тянет на себе огромнейший завод, больше всех отвечает. Но нельзя же так!.. Хотел уже бросить на стол свое заявление, даже за авторучкой потянулся в карман пиджака. Но тут в кабинет вошел секретарь парткома Иван Фотиевич Сиволап, высокий, худощавый, с глубокими залысинами на лбу. Узнав, с чем явился Заремба, указал ему на кресло возле приставного столика.

— Я так полагаю, Федор Яковлевич, — заговорил довольно строгим тоном Сиволап, обращаясь к директору, — что нам терять своих воспитанников нет никакого резона. Тем более, что вы сами знаете, как обстоят дела в тридцатом.

— А как? — вскипел директор, считавший «тридцатку» своим детищем. — Что вы мне голову морочите? Прекрасно работают люди, самоотверженно, всех нас выручают. Такое производство, как наше, полностью обеспечить метизами — это что, мало? Мы за их спиной ни к кому на поклон не ходим. А вот к нам ходят… Да только шиш получат! Те, которые в тридцатом по-настоящему работают, — герои. А вот которые жаловаться бегают, и сами работать не хотят и не умеют…

— Постой, Федор Яковлевич, не горячись, — примирительно заговорил Сиволап. — Ты вот считаешь их героями, а у парткома, как тебе известно, мнение несколько иное. И не такое радужное. И мы их серьезно критиковать собираемся. За показуху, за брак, за низкую дисциплину труда. Не хочу тебя расстраивать, но, думаю, там и серьезными приписками пахнет. На Кушнира кое-какие весьма неприятные сигналы поступают.

— Брось, брось! — мрачно отмахнулся директор. — Знаем мы эти… сигналы. Чем толковей и деятельней работник, тем больше у него завистников. За Кушнира я — горой! Он видит наши общие нужды и всегда готов со своими ребятами на выручку делу. Сами же знамя ему вручали…

— Боюсь, напрасно… — вздохнул Сиволап. Он не хотел в присутствии Зарембы обострять спор. — Впрочем, это хорошо, Федор Яковлевич, что и ты своих воспитанников защищаешь. Вот давай и подумаем, как из твоей защиты и нашей критики доброе дело сделать… И для цеха и для всего завода. Ты помнишь, уже высказывалось мнение укрепить руководство в тридцатом. Как ты считаешь, может быть, нам назначить Максима Петровича замом к Кушниру? Пусть бы заправлял у него производственными делами, — Сиволап улыбнулся поощрительно. — Уж если он за океаном, под носом у американцев и их прихвостней-бандитов всяких, справился с заданием Родины, так тут ему сам бог велел дать задание посолиднее.

Сиволап знал, что Костыря, хотя и был человеком честолюбивым и весьма крутого нрава, но, в сущности, мужик он справедливый. Директор сперва скривился — дескать, без него решили! — однако, подумав, внимательно взглянул на Зарембу.

— Ну, а ты чего молчишь? Потянешь? Или все еще хочешь перекочевать в какую-нибудь тихую обитель?

Заремба почувствовал, что весы качнулись в его сторону. Поддержка Сиволапа была защитой не только лично для него. Созревала давно желанная идея, грандиозная мысль, такая, что и вымолвить боязно… Он замялся, сделал многозначительную паузу, явно давая понять, что намерен говорить и требовать по большому счету.

— Говори, говори, — подбодрил его Сиволап. — Только знай: ни новой квартиры для тебя, ни новых мест в общежитии не предвидится.

Заремба вздохнул, набрался мужества и сразу выложил все. Если ему доверяют производственную часть одного из сложнейших и, говоря откровенно, далеко не спокойного, не ровного, не стабилизировавшегося цеха, то он ставит одно условие.

— Да перестань ты нас запугивать! — рассердился Костыря, который, может, впервые почувствовал в этом неказистом с виду, сухощавом, словно перенесшем долгую болезнь, человеке внутреннюю упругость и силу.

Идея Зарембы, в общем-то, была проста: цех надо полностью реконструировать. Как говорится в решениях партии: добиваясь его технического переоснащения.

— Ну, ну, — поощрительно улыбнулся Сиволап, почувствовав в молодом инженере своего будущего помощника в деле, которое для всех заводчан представлялось огромной, желанной, вполне осмысленной, но весьма трудной в плане практического осуществления задачей. — И как же ты конкретно мыслишь себе все это на нашем заводе? Только прошу тебя: говори предметно, без общих благих пожеланий.

— А вот так и мыслю, — слегка развел руками Заремба, — чтобы, значит, не усовершенствовать старую технологию, не заниматься частичной механизацией и модернизацией в цехе, а переходить к принципиально новым технологическим схемам, к технике, так сказать, нового поколения.

Директор недовольно наморщил лоб.

— Тебе мой комиссар говорит: без общих фраз, а ты, братец, в открытые ворота… Поучаешь нас азам политграмоты. Или думаешь, что мы газет не читаем, не имеем представления о последних решениях ЦК по ускорению научно-технического прогресса?

Заремба стушевался. Он смотрел на директора и видел усталого, очень занятого и поэтому раздраженного его поучениями человека. У Костыри действительно часто открывались фронтовые раны на обеих ногах, это было многим известно. Дома его, возможно, ждут жена, дети, друзья, он тоже хочет сесть в свое любимое кресло или примоститься где-нибудь на кухне возле белого столика и смотреть телевизор. А тут его еще ждет бесчисленное количество бумаг, телефонных звонков, проблем, решений. И то, что он был раздражен, лишний раз выдавало в нем обыкновенного живого человека. А раз так, нужно сказать ему простыми словами, совсем домашними словами.

— Видите ли, Федор Яковлевич, мы недавно обследовали наших девушек-токарей в амбулатории, и у них почти у всех очень низкий гемоглобин. И давление ниже нормы…

— Насчет калорийности это ты к нему, — кивнул директор в сторону Сиволапа. — Я на свою зарплату весь завод не прокормлю.

— Да я не о том, Федор Яковлевич… Питаются они хорошо. И столовая у нас отличная. А вот простаивать ночные смены на цементном полу да работать на нашей, простите, технике… такого бы не хотелось.

— Ты, Максим Петрович, давай конкретнее, — вмешался Сиволап, показывая своей слегка загадочной улыбкой, что он уже догадывается, куда клонит Заремба.

— Наш цех завален железной рухлядью. На двести пятьдесят рабочих мы имеем триста производственных единиц. Им давно место в утиле. А вместо них мы хотим поставить автоматику.

— Станки с ЧПУ? — переспросил Сиволап.

— Так точно, — по-военному отчеканил Заремба. — Станки с числовым программным управлением. — Он смущенно опустил глаза. — Тогда бы девичьи руки сохранили больше тепла для другого дела… простите, для других занятий… Все-таки они ж — будущие матери.

Ну вот, теперь вопрос представился во всей своей реальности. Рухлядь? Да. Убрать? Бесспорно. Кто против?.. Миллионы отпускаются на это. В горкоме партии только и разговор: что сделали, к чему идете? Да, электроника, электроника… Лицо директора было задумчивым и озабоченным. До сих пор он, правда, больше увлекался расширением цеховых площадей. Восемь новых цехов Федора Костыри гремели во всех отчетах министерства. Светлые помещения. Высокие своды. Между цехами — аллеи, аллеи, а вдоль аллей — тополя. И над главными воротами — грандиозная арка… Костыря умел поражать посетителей размахом, мощью, блеском. «Меня еще вспомнят потомки, — подумывал он. — Мой завод станет моим памятником».