Виктор Козько - Колесом дорога

— Черный смерч, вихура на нас насоввается,— сказал Барздыка.

И мгновенно и он, Матвей, и Барздыка, и машина, возле которой

они стояли, и бусел потонули в черном смерче. Матвей с Барздыкой бросились к людям и тут же потерялись в черной мгле. Преодолевая ветер, плача от пыли, глядя вдаль слезящимися глазами, Матвей брел по полю ощупью. И так же брели неведомо куда другие.

Ветер разбросал людей по полю. На Матвея наскочил Тимох Ма­хахей.

— Ганна...

Ощупал его, понял, что обознался.

Свистела буря, кругами крутили смерчи, и по кругу в этих смер­чах, будто вели некий хоровод, ходили люди, ходил бусел. Ходили, натыкались на Матвея и выкрикивали что-то неслышное, яростное.

Матвей бросился прочь от этих голосов, от людей. И, казалось, улетел, оторвался от них. Наскочил на бусла, споткнулся, упал рядом с ним. Бусел лежал в борозде, спрятав под крыло красный клюв, жил одним только глазом. Но глаз этот был пугающе равнодушен. И ни­что не отразилось и не шелохнулось в нем, когда Матвей поднялся, взял бусла на руки.

— Я же говорил, что приду к тебе. Я ведь пришел, пришел...

Внезапно, как и начался, стих ветер. Матвей, к его удивлению,

был рядом с людьми. Они стояли плотной кучкой возле вагончика. Махахеиха склонилась, стала собирать разметанные ветром, черные от торфа куски хлеба, поднимала бутылки опрокинутые, с черным, только на донышке молоком.

...Наделала буря делов и в Князьборе, подняла, понесла и неведо­мо где опустила сенажную башню, быть может, унесла на самую лу­ну. Ни в Князьборе, ни за Князьбором ее так и не нашли, посрывала крыши с коровников, а один разрушила до фундамента. Но старого Князьбора не тронула, только попробовала, крепко ли стоит на земле хата Матвея и деда Демьяна. Дед Демьян как раз был в хате и рас­сказывал вечером Матвею:

— Минуту все было, счернело все в минуту, будто палкой кто ба­рабанил по окнам. Я думал, это смерть моя пришла за мной, вместе с хатой и меня забирае. Выскочил во двор поглядеть на нее, липы на землю укладываются. Три липы и три яблони легло. И гляди, как аккуратно. Ни одного улья не разбило. Не напрасно люди говорят: пчелы святые. Святые й есть...

Сразу же после черной бури установилось затишье, будто земля не верила самой себе, не верила, что может так разойтись, разбуше­ваться, слушала саму себя. И на эту тишину и задумчивость вдруг повалил снег. Матвей опустил бусла на землю. Тот застыл на мгно­вение, потом расправил крылья, взмахнул ими, пробуя силу и воз: дух, побежал, побежал прочь от Матвея. Матвей стоял и смотрел, как убегает бусел. Но тот вдруг подал голос, заклекотал. Он совсем не собирался улетать, он, наверное, только хотел поиграть с ним, побе­гать наперегонки. Матвей не стал с ним играть, бусел обиделся, сто­ял, поджав ногу, и смотрел в сторону.

— Пошли, антон, пошли, лелько,— позвал он. И бусел пошел ря­дом с ним, оставляя на снегу четкий след. Это были первые следы на снегу в тот вечер — птицы и его.

Впереди была долгая зима, но Матвей думал о весне, выстоит ли его Князьбор, не начнется ли весна вот такой же черной бурей, не родится ли зимой новое болотце, что таит в себе полесская земля и как сохранить ее для Барздык, Махахеев и Ровд, которым жить на ней и, значит, беречь. Беречь землю, птицу, каждый кустик. И себя сберечь.

А Князьбор принимал на себя первый снег. Земля, затаившись в ночи, слушала только себя и шелест падающих снежинок. Она гото­вилась ко сну, она устала, ей нужна была тишина, чтобы в этой спе­ленатой снегами тишине разобраться с самой собой, накопить, сил, зализать раны и по весне воспрянуть вновь, разрешиться колосом и листом на дереве, криничкой, грибом и ягодой, чтобы всего хватило не только людям, но и птицам, тем же буслам, чтобы она, земля, могла не только принять их весной, но и осенью кинуть всех в небо и крикнуть им на прощание:

— Колесом дорога!

Перевод с белорусского автора.