Иван Черных - На острове нелетная погода

— Судя по схеме проводки самолета, вполне вероятно, что дело в фильтре, — сказал он после длительной паузы.

Мельников ничего не ответил, опустил голову. Похоже было, что он чем-то остался недоволен.

— Об этом говорят документы. — Ганжа взял рабочую тетрадь Парамонова и журнал кладовщика и потряс ими.

— Документы, конечно, вещь серьезная, — согласился Мельников скорее с самим собой, чем с Ганжой. — Кстати, там, — он поднял голову и указал рукой на папку, — есть еще одна любопытная бумажка: полетный лист старшего лейтенанта Октавина за двадцать пятое апреля. Дай-ка его майору.

Ганжа нашел лист и протянул Вологурову. Тот долго изучал его.

— И что вас в нем заинтересовало? — спросил Вологуров.

— Подойди сюда, — подозвал его Мельников и, когда майор приблизился, взял у него полетный лист. — Вот эта закавыка, — показал он пальцем. — По-моему, «сто тринадцать» исправлено на «сто пятнадцать».

Вологуров снова стал изучать полетный лист.

— Может быть, Октавин ошибся и потом исправил запись? — высказал он предположение. — Или так пятерку пишет?

— Может быть, может быть, — задумчиво повторил Мельников. — Сто тринадцатое упражнение — это перехват в простых метеоусловиях, сто пятнадцатое — в облаках. По какому летал Октавин?

— Надо посмотреть в графике.

— Я ходил, смотрел. — Мельников помолчал. — По сто пятнадцатому.

— И что из этого? — Вологуров разговаривал свободно я невозмутимо, хотя, конечно, отлично понимал, куда клонит полковник. Он подозревает, что в эскадрилье занимаются очковтирательством, и Октавин, не выполнив сто тринадцатое упражнение, был допущен к перехватам в облаках, чтобы быстрее получить первый класс. Нарушение методики обучения и явилось одной из причин происшествия. Если это так, Вологурову не поздоровится. Потому, видимо, Мельников и вызвал командира эскадрильи, а не стал вести разговор об этом со мной.

На вопрос Вологурова Мельников не ответил, и стало ясно, что ответить на него должен сам комэск: этого ждет полковник.

— Может быть, на маршруте все же были облака, — высказал предположение Вологуров.

— Нет, — категорично возразил Мельников. — И на маршруте облаков не было, я справлялся на метеостанции.

— Вы полагаете, что старший лейтенант Октавин был недоучен и не справился с пилотированием в облаках? — прямо спросил Вологуров.

— Разве такое исключено? — Мельников глянул на Вологурова чуть прищуренными глазами. Нет, полковник не спал, когда Ганжа допрашивал Парамонова. У него было свое на уме, своя версия. Он уже тогда знал о полетном листе, но молчал. И делает вид, что только предполагает, а я уверен, что он убежден в своей правоте не менее, чем Ганжа в виновности Парамонова. Кто же из них прав?

У меня голова шла крутом. Если Вологуров выпустил Октавина без достаточной подготовки в облаках, тот и в самом деле мог потерять пространственное положение. В тот день Октавин летал плохо, очень плохо, за что Синицын и отстранил его от полетов. А я сунул свой нос куда не следовало. И сердце у меня снова защемило.

— Судя по схеме, почти исключено, товарищ полковник, — решительно возразил Вологуров. — Октавин снижался около пяти минут. Если бы он потерял пространственное положение, времени оценить обстановку было предостаточно, и он катапультировался бы.

Убедительно. Мне нравилась твердость и уверенность Вологурова. Он не спускал настороженных глаз с Мельникова, словно готовясь отразить неожиданный выпад.

— Н-да, — неопределенно промычал Мельников и погрузился в размышления. Потом посмотрел на Вологурова и разрешил ему уйти.

— Что бы там ни было — фильтр или недоученность, — ясно одно: причина — в организации. — Ганжа стал складывать бумаги в папку. — Погоня за классностью, за славой. Вот вам и отличный полк.

Мельников не ответил. Казалось, он снова дремлет.

— Надо доложить о наших выводах начальству, — предложил Ганжа.

Мельников открыл глаза и, опершись руками о подлокотник кресла, встал.

— Торопиться с выводами не будем, — сказал он таким тоном, как будто этот вопрос давно уже решен и не требует обсуждения. — Пройдусь немного. Сидеть еще хуже.

— «Торопиться с выводами не будем», — грустно повторил Ганжа, когда за полковником захлопнулась дверь. — Ему куда торопиться. А с меня спросят… Строит свои догадки на кофейной гуще, когда все ясно. И еще назад оглядывается — как бы чего не вышло! — Ганжа завязал папку и сердито швырнул ее в сейф. — Не рвусь я на его место, но если назначат — все переверну. Пора кончать с этой рутиной. Всех этих стариков разгоню. — Он подошел ко мне вдруг повеселевший и по-приятельски тряхнул за плечи. — Вот таких, как ты, наберу. Горы свернем!

Я усмехнулся и встал.

— Знаете, Петр Фролыч, — я специально назвал его по имени, чтобы напомнить сочинское — то, что, по-моему, заставляло его заискивать передо мной, — один мой приятель, по имени Геннадий, утверждал, что в глаза хвалят только дураков. Я с ним вполне согласен. — И повернулся, чтобы уйти, но Ганжа схватил меня за рукав:

— Ну что ты, что ты! Я с тобой по-дружески. Откровенно. Ты сомневаешься, что заберу тебя? — Я отстранил его руку. — Хорошо, хорошо, не будем об этом. Но ты мне нравишься, в самом деле. Еще там, в Сочи, я первый протянул тебе руку. Помнишь?

Еще бы! Я помнил не только это.

Однажды Петр вернулся с радоновых ванн и заявил, что покончил с лечением и приступает к развлечениям. Варя, сидевшая с нами на пляже, усмехнулась:

— Кажется, радон на пользу тебе пошел?

— На десять лет помолодел, — согласился Петр, обращая насмешку в шутку. Он умел разряжать обстановку, и за это я тоже уважал его. — Я вам сюрприз приготовил. — Петр открыл томик детектива, который читал в перерывах между картами и анекдотами, и достал четыре билета. — Завтра едем на экскурсию, посмотрим сказочную Рицу. Говорят, там неплохой ресторанчик…

Мне уезжать от моря не хотелось, и я сказал, что не поеду.

— Почему? — удивилась Варя.

— Другие планы.

— Ну, если планы, — Петр развел руками, — ломать, конечно, их нельзя.

Геннадий тоже начал было отказываться, но Петр его уговорил.

Они встали рано утром, и Петр сразу позвонил жене в гостиницу. Однако Варя сказала, что у нее разболелась голова, и просила ехать без нее. Петр не стал менять решения, и они уехали с Геннадием.

Целый день я провалялся на пляже, загорал и читал, а вечером, едва вышел из столовой, меня окликнула Варя.

— Моя мигрень прошла, и я решила развеяться, — сказала она, мило улыбаясь. — Пройдемся немного?

Мы направились по малолюдной и неширокой аллее к морю. Вечер был тихий и прохладный, деревья источали сильный аромат, волнующий и навевающий приятные воспоминания. Мы молчали, думая каждый о своем. Я вспоминал Инну, первые с ней встречи и жалел, что нет ее рядом.