Иван Черных - На острове нелетная погода

— Надо у Вологурова спросить.

— Вологуров не помнит.

— Разберусь.

— Первая эскадрилья у вас лучшая?

— Да.

— Заслуга командира эскадрильи? — Мельников явно подозревал, что все наши успехи липовые, еще раз убедился я.

— Майор Вологуров — отличный организатор и летчик, — твердо ответил Синицын.

— А человек? — Мельников встретился взглядом с Синицыным.

— По-моему, хороший летчик не может быть плохим человеком.

— По-вашему, у вас все ангелы? — вставил реплику Ганжа.

— Не жалуюсь.

— А человека убили.

— Надеюсь, вы найдете виновного.

— Можете не сомневаться, — ответил Ганжа.

— Желаю успеха.

— Еще один вопрос, Александр Иванович, — снова остановил Синицына Мельников. — Ты частенько бываешь на разборах полетов в первой?

— Я вам уже сказал, я верю командиру эскадрильи.

— Доверие, конечно, дело хорошее, — мягко согласился Мельников, и я понял, что далее последует подвох: таков уж этот человек — вначале размягчит, потом бьет, чтоб чувствительнее было. — Но вот тут есть еще одна любопытная запись. — Он протянул Синицыну журнал руководителя полетов. — Прочитайте на тридцать пятой странице. Синицын раскрыл журнал и прочитал вслух:

— «Капитан Мсхиладзе. Перелет. Выкатился с взлетно-посадочной полосы». — Синицын посмотрел на Мельникова. — Наверное, за свою летную службу и вы не избежали подобной ошибки?

— Разумеется, — согласился Мельников. — Но оценку в летную книжку мне ставили такую, какую я заслуживаю. А посмотрите, какая стоит у Мсхиладзе.

Синицын начал листать летную книжку Мсхиладзе. Мельников наблюдал за ним из-под своих широких, чуть нахмуренных бровей. И я еще раз убедился — нет, не дремлет Мельников и не смотрит сквозь пальцы на случившееся перед уходом на пенсию, в вопросах соблюдения летных законов он не менее педантичен, чем Ганжа, только более хитер и тонок, и превосходно знает свое дело. Не упустить из виду такую, казалось, пустяковину — ошибку летчика. Но в версии Мельникова она имеет немаловажное значение — еще один факт очковтирательства. Да, о Вологурове у Мельникова сложилось определенное мнение, и у него есть все основания подозревать командира эскадрильи в приписках.

— Помню этот случай, — оказал Синицын. — Аэродром внезапно снежным зарядом закрыло. На другой аэродром летчика посылать — топлива не хватит. Рискнул я. Мсхиладзе посадил самолет. Хоть и с перелетом, я похвалил его. Вот он и поставил себе пятерку.

Синицын говорил правду. Я тоже вспомнил этот случай.

— Ну и память у вас, — сыронизировал Ганжа.

— Не жалуюсь, — в тон ему ответил Синицын. — А у кого плохая, надо рыбу есть, говорят, очень помогает.

Синицын вернул летную книжку Мельникову и пошел из кабинета. Я последовал за ним.

По небу, чуть ли не касаясь крыш домов, неслись хмурые косматые облака. Окружающая природа и поселок казались от этого угрюмыми, словно придавленными несчастьем. Шквалы ветра обрушивались из-за сопок, ломая деревья, срывая крыши домов, обрывая провода. Вой и стон стояли вокруг, словно на похоронах, терзая и без того растревоженную душу. Такого шторма здесь давненько не видывали.

Я шел домой, с трудом преодолевая ветер, и в памяти всплывал весь разговор, свидетелем которого я оказался: иронические вопросы Ганжи, короткие, как строки телеграмм, с долей яда ответы Синицына, реплики Мельникова. Я пытался осмыслить их, понять истину. Подполковник Дятлов учил нас в любых случаях принимать во внимание настроение человека. Сам я не раз подмечал, что с плохим настроением летчик в полете действует намного хуже, чем с хорошим. И на себе убеждался — иногда настроение задавало всему тон. А если это так, то почему бы не попытаться развязать узелок происшествия, используя не только факты, но и психику людей? Ганжа нашел верные нити, но распутать их до конца, на мой взгляд, ему мешает предвзятость. У него еще до происшествия сложилось мнение, что в полку много нарушений и отступлений от летных законов — найденная в каптерке фотопленка, полеты в сложных метеоусловиях, когда рядом бушевал тайфун. А уж если что засядет ему в голову, не так-то просто потом заставить его изменить мнение. В этом я убедился еще в Сочи.

Утром, пока Петр спал, мы с Геннадием сбегали на физзарядку, поплескались в прохладной водице, и когда пошли на завтрак, Геннадий с усмешкой спросил, с кем это я вчера так допоздна загулял. Видимо, он что-то знал, и я рассказал ему о ночных приключениях с Варей и ее прозрачных намеках.

— А чого, жинка она гарна, — засмеялся Геннадий. — Може, и в самом деле с Петром породничаетесь?

— Вот и займись ты, если такое желание появилось. И на папашу ты больше похож.

— Ни, — захохотал Геннадий, — она к тебе льне. — Он помолчал. — А вообще, Петр — добрый парень. Вчера всю дорогу байками нас веселил, а на душе у него было невесело. Вот и напился потому вечером.

После завтрака мы снова собрались на пляже. На этот раз Варя привезла сочных золотистых груш, угостила нас и, поглядывая с усмешкой на Петра, справилась, как он съездил на Рицу.

— Хорошо, — бодро ответил Петр. — Только дорога очень извилистая. Так укачало, что голова до сих пор трещит.

— Вечером я тебя полечу, — пообещала Варя. — Приглашаю вас всех на мой юбилей: сегодня исполнилось десять лет, как я преподаю музыку.

Несмотря на большую внешнюю несхожесть, у Петра и Вари было что-то общее — в характере, в склонностях, — видно, это и сблизило их, но не сроднило.

— Ты сегодня молодчина, — похвалил Петр жену. — Давно пора вытащить этих целомудренных однолюбов. А то прокисают они в палате. — Петр смотрел на жену испытующе, желая, видно, по выражению лица удостовериться в своих предположениях. Но Варя не клюнула на его крючок, тогда он подбросил новую приманку: — Может, ты им подружек подыщешь?

— Если б они хотели, давно сами нашли б. — То ли она не поняла его намека, то ли не подала виду.

— Это точно, — согласился Петр. — А правда, хорошие мальчики?

Я встал и пошел в воду. Геннадий — за мной. Минут пять спустя ко мне подплыла Варя.

— Одобряешь мое предложение?

— Зачем это тебе? Петр тебя любит.

— Пожалел… От его любви у меня синяки на душе. Вечные подозрения, ревность… Так пусть хоть не напрасно.

— Не напрасно?

Варя не ответила.

— Для этого ты и устраиваешь ужин?

— Нет. У меня в самом деле юбилей. И… я хочу побыть с тобой, потанцевать. Ведь мы скоро разъедемся. — Она помолчала. — Или ты хочешь, чтобы я в любви тебе объяснилась?

Только этого мне не хватало!

— Не пойму, на кого ты больше похожа, — с подчеркнутой насмешкой сказал я, — на ветреную амазонку или на расчетливую куртизанку.