Ольга Трифонова - Закон Паскаля

«Ни один плуг не остановится, когда кто-то умирает» — страшное слово все-таки пришло, но это неважно. Откуда эта фраза? Из лекции, заученной наизусть. Питер Брейгель. Старший, Мужицкий. Вот теперь она знает про что эта прежде непонятная картина. И почему это золотое сияние, и уродливо торчащая из воды нога. Она тоже лежит уродливо, скрюченная, грязная. Но боли уже нет. Жаль, что не сможет объяснить Никитанову смысл «Падения Икара». Но он сам догадается, поживет немного и догадается. Она не уйдет отсюда никуда. Не захочет, даже если сможет, встать. А трактор ее не раздавит, он уже здесь был и оставил прохладное, надежное, к чему можно прижаться щекой. Жаль Сергея. Не узнает, что не виновен ни в чем, что она, одна она причина падения его. И Сомов. Жаль овцебыков на Таймыре. Глупые, испуганные, сгрудились, прижались друг к другу. А себя не жаль, потому что боялась жизни. Вроде овцебыков этих, ошалелых от неведомого. Здесь хорошо. Тепло. Только бы не накатила волна.

Но вместо волны пришло другое: черный деготь, его лили сверху, он попадал в рот, в нос, заливал глаза. Она отворачивала лицо, но поднимали, заставляли сесть, держали голову, чтоб не уворачивалась от струи, и пахло гарью, асфальтом, и мучили сильные, беспощадные, и она смирилась, только крепко, намертво сжала зубы, чтобы не глотать вонючее, вязкое.

— Я заблудился, — пожаловался растерянно. — Надо же, такая незадача.

Они встретились так, будто расстались час назад, и Адель не удивилась странной случайности, — даже не поздоровалась. Стояла спокойно, опустив испачканные землей руки, у ног ведро, до краев полное какими-то дурацкими огромными грибами.

— Волнушки? — кивнул на ведро Сергей. — Они же невкусные.

— Нет, ничего, для грибной икры годятся.

Постарела, и восточное, перезрелое, стало выпирать сильнее: кончик носа уже нависал над губами, больше выдался вперед белый мясистый подбородок. Но глаза — огромные, с очень чистыми белками, мерцали в густых прямых ресницах, останавливая на себе взгляд, заставляя забыть расплывчатую дряблость лица и нависший нос, и складки на нежной полной шее.

— Вы знаете, как отсюда выбраться?

— Конечно. Идемте.

— Давайте ведро.

Шел сзади, легко и весело рассказывая, как попал в странную ловушку, как видел озеро, а теперь вот не знает, в какой стороне искать свою машину.

— Вон там, — махнула рукой, не оборачиваясь, вправо, — совсем близко. Вы хотите к стоянке выйти?

— Да мне бы… — Сергей замялся, — жену отыскать. Тоже где-то здесь бродит. Но в таком тумане… Вы не встретили случайно женщину такую…

— Красивую, — подсказала Адель, — в белом свитере.

— Наверное, в белом.

Адель остановилась, спросила удивленно:

— Как, наверное?

— Она раньше ушла, я потом приехал, — Сергей уже жалел что заговорил о Светлане.

«Придется их знакомить. Светлана, как всегда, будет высокомерно-замкнута. И эта догадается, что плохо все у нас».

— Искать необязательно, — предупредил ее вопрос, — лучше я вас отвезу в поселок. Не таскаться же вам с ведром.

Смотрела странно. Один глаз прямо, спокойно, но другой, ускользающий, делал все неловким, неестественным. И их встречу, и непонятность его слов и намерений, напоминал о прошлом: о маленькой комнатке, о его просьбе остаться, о незаметно протекшей ночи, когда рассказали друг другу самое главное о себе, самое потаенное.

— Она хорошо себя чувствует? — спросила неожиданное.

— В каком смысле? — растерялся Сергей.

— В прямом. С ней ничего не может приключиться плохого?

— С каждым из нас может приключиться плохое, — пожал плечами, а дурное предчувствие вернулось и вдруг сделало все вокруг опасным, тревожным.

Эти невысокие деревья, частота тонких темных стволов с горизонтальными высохшими веточками, этот ровный немеркнущий свет над головой, это белое мучнистое лицо с зеленоватой тенью на нем — все показалось зловещим, предсказывающим беду.

— С чего вы взяли, что с ней может что-то приключиться? — спросил торопливо, почти грубо. — Она такая высокая… Где вы ее видели? Давно?

— На дороге. Часа два назад. У нее, знаете, было плохое лицо. Я умею это узнать, — сказала странно не по-русски, и голос низкий с хриплым жестким акцентом, — ей было плохо… по-настоящему плохо. Бросьте это ведро, — приказала твердо.

Он бежал за ней, оказалось, что Адель, несмотря на полноту свою, двигается быстрее и лучше его.

Она оборачивалась время от времени, поджидала, пока догонит, и когда он, растерянный, взмокший, оказывался рядом, говорила убежденно одно и то же:

— Может, мне показалось. И потом, здесь полно людей, помогут, если что.

Туман поднялся и обнажил рябое от сухих частых ветвей лицо леса. Оно маячило перед глазами, дергалось, и вдруг исчезло — выбежали на дорогу.

Стали попадаться люди, и Адель, перебивая сбивчивые, бестолковые вопросы Сергея, спрашивала деловито:

— Женщину в белом свитере не видели?

— Нет, — отвечали растерянно и тотчас, — мы к Сороти побежим, — или: — Вы вправо, а мы налево, поищем.

У развилки дорог Адель замешкалась, подождала.

— Нужно направо. Если б она пошла к усадьбе, то наверняка кто-то бы ее встретил, они ведь назад уже идут. Нужно сюда.

Огромная поляна с трибуной на дальнем краю встретила слепящим солнцем, бежали вдоль изгороди, потом Адель почему-то свернула с тропы и через поляну к лесу. Сергей не удивился, поспешил послушно следом. Он не удивился бы даже, если б она приказала остановиться, ждать посреди поляны. Вся надежда была теперь в этой толстухе, бегущей впереди, некрасиво переваливаясь. Еще так недавно желавший освободиться от ставшей чужой и нелюбимой женщины, спокойно и разумно обдумывающий свою жизнь без нее — счастливую жизнь, он на ходу, не стесняясь, не боясь, что услышит Адель, бормотал самые горячие заклинания. Но не Светлану просил кого-то пощадить, помиловать, а себя. Просил не оставлять одного, и пускай все будет по-старому, он согласен, не станет роптать, не упрекнет судьбу. Вина гнала его вперед, заставляла бормотать заклинания, вина всех мужчин мира перед любимой. За то, что из веселой, наивно-лукавой сделал злую, корыстно-расчетливую, за то, что, облагодетельствовав избранием, не утруждал себя ежедневной заботой, за то, что помнил все, чем жертвовал сам, и никогда не задумывался о ее жертвах. И эта Адель, и те вчерашние на танцах, и зовущая из темноты «Петя… а Петя» хотели немногого, даже не поступками, а словами довольствовались они, но им отказывали, и они смирялись и превращались незаметно в нелюбимых, ненужных, постылых. И мстили некрасотой и немолодостью, и расплачивались по квитанциям с грошовым счетом за боль и унижение, и очень скоро переставали видеть уродство своей жизни, словно задубев на ее сквозняке. А другие собирали ненужные грибы, отправлялись в ненужные экскурсии и вечерами читали стихи, утешаясь мнимой, никем не оцененной и никому не интересной избранностью своей.