Ольга Трифонова - Закон Паскаля

Стоя на краю поля, Адель деловито закалывала волосы — развалился пучок, — взглядом обшаривая свежую, поблескивающую, как рябь на воде, пашню. Вдалеке нырял желтый трактор; тарахтел, словно лодочка-моторка, и Сергею вдруг все — и их тревога, и судорожный бег, и нелепые мысли, и заклинания — показалось на краю этого поля бредом. Светлана уже наверняка сидит в гостинице и злится, а эта придурошная гоняет его по лесам, потому что ей что-то померещилось.

— Идите к трактору тем краем, а я этим, — приказала Адель. — Идите! — повторила резко, отвергая его замешательство.

Сергей пошел. Ноги увязали во влажной земле, и он подумал, что туфли и брюки теперь не отчистить до Москвы, хуже нет очищать глинозем.

Посмотрел на часы.

«Одиннадцать. Бред! Полный бред! Надо возвращаться назад и ехать в гостиницу. Да еще ведро это чертово с волнушками придется отыскивать. Неудобно, человек проявил такое сочувствие. Придется отыскивать…»

— Эй! — закричала Адель.

Сергей обернулся. Солнце слепило, он силился разглядеть, где она, заслонил ладонью глаза.

Стояла странно, скособочившись над чем-то, лежащим на земле.

Сергей рванулся.

— К трактору! — закричала Адель дико. — К трактору, да скорее! Скорее!

Сергей падал, поднимался, снова бежал и слышал только шорох осыпающейся земли, понял: с трактора увидели, ждут.

К Светлане пускали только на полчаса, возражала одна из соседок, длинноволосая, тонкогубая. Ворчала, что безобразие, что нечего мужику в женской палате торчать, и все кривилась от боли и сгибалась пополам. У нее были странные волосы. Черные у корней, где-то на макушке они резко изменяли цвет, становились светло-золотыми, и Сергей каждый раз думал одно и то же: зная скорость роста волос, можно было бы легко вычислить, сколько времени назад она оставила навсегда попытки удержать молодость и перестала покупать в аптеке пузырьки с перекисью. И наверняка тот год и месяц стали датой последней любви и последнего обмана. Иногда он подвозил до школы ее сына — тихого, странного мальчика. На осторожные расспросы Сергея мальчик отвечал неохотно, односложно. Выяснилось, что живут втроем: мать, он и собака Йорик. Прозвище псу дал дачник три года назад. «Очень хороший был дачник, жаль, что больше не приезжает».

Чтоб не думать о своем, Сергей каждый раз расспрашивал о деятельности и жизни Йорика, пока мальчик не сказал неожиданное: «Ну, что Йорик, что Йорик? В конце концов это только собака!» и заплакал. Сергей утешал, говорил, что с матерью все будет в порядке, вот сделают операцию, и вернется домой.

Целыми днями он пропадал в Петровском. Там восстанавливали усадьбу. Помогал плотникам, малярам. Возвращался пешком, шесть километров, и засыпал тотчас, и спал без сновидений.

Возвращались в Москву под бесконечным серым дождем. Оттого, что Светлана молчала и думала о чем-то своем напряженно, дорога показалась бесконечной, хотя приехали в тот же день к вечеру.

Дома она, не сняв пальто, легла на тахту.

Он втащил чемоданы, разделся, поставил чайник. Спохватился, что вода затхлая, вылил, налил свежей. Вошел в комнату и сообщил бодро:

— Завтра пойду в Зоопарк и сниму овцебыков. Устрою тебе кино.

— Подойди ко мне, — сказала Светлана, — сядь. Я хочу, я должна тебе что-то сказать.

— Не надо, — попросил он и, уткнувшись в пропахшую бензином и табаком влажную ткань пальто, повторил: — Не надо.

— Как хочешь, — лежала лицом к стене, голос тусклый. — Как хочешь, можно и подождать.

На кухне засвистел пронзительно чайник.

Сомов погиб через месяц после их возвращения. Вертолет сгорел над тайгой. Не смог приземлиться. Было страшное; ребята из партии прыгали вниз, ломали ноги, позвоночники, но остались живы. А Сомов не успел. И вместе с пилотом, и ничего от них не осталось.

Все это рассказал Суриков по телефону.

Светлана упаковывала книги, когда он позвонил. Оформили их в далекую жаркую страну неожиданно быстро и легко. Чувствовалось чье-то могучее заступничество. Сергей знал чье. Сомов не забыл о его просьбе. Светлана без конца спрашивала: — Это берем? — И показывала обложку. Мешала сосредоточиться, осознать торопливое, икающее бормотание в трубке. Суриков был пьян.

— Я перезвоню тебе, — сказал спокойно Сергей.

Ушел на кухню. Зачем-то открыл поочередно все дверцы кухонного буфета, бессмысленно глядя на красные железные банки с надписями: «горох», «рис», «крахмал», на стопки тарелок.

— Что случилось? — спросила Светлана из комнаты. — Что-нибудь неприятное?

— Сомов погиб. Сгорел в вертолете.

Штамп на сером пакете, — «Управление Главмуки» прочитался «главмуки». Главмуки.

— При взлете? — странный вопрос после долгого молчания, как будто важным было, взлет или посадка оказалась последней.

Пересилил себя, ответил:

— Кажется, при посадке. Ах, какие же мы… — С грохотом захлопнул дверцы и выругался бессмысленно и дико.