Геннадий Ананьев - Орлий клёкот. Книга вторая

— Чем хороша жизнь, Владимир Иосифович?! — воскликнул Трофим Юрьевич. — Вот таким блаженством! Мимолетным, но — вечным.

Мэлов не поддержал искреннего этого вопроса, ибо не до любования было ему. Хмельной восторг прошел, чему поспособствовала немало Акулина ночным воспитательным разговором. Мэлову эта утренняя пригожесть казалась злой насмешкой судьбы, предопределившей последние часы жизни так остро почувствовать холодность зияющей впереди бездны.

Акулина тоже промолчала. Она была занята своим делом: репетировала мысленно каждый жест, каждое слово своего поведения у реки.

Но Трофим Юрьевич и не нуждался в поддержке своих чувств, он впитывал душой неповторимость восходных минут и ни о чем больше не думал. Да ему и не нужно было о чем-либо думать и заботиться: Иван Иванович все организовал, все доведет до предопределенного конца.

Пока они узкой тропкой пересекали луг, речка очистилась от тумана и теперь грела на солнце озябшие свои струи, наслаждаясь вольной наготой. И так тихо и блаженно было все окрест, что люди непроизвольно стали мягче ступать на росную траву и долго никто из них не осмеливался произнести слова.

Сделал это, по праву хозяина, Трофим Юрьевич:

— Пора за удочки. Клев упустим.

Он выбрал самую легкую удочку (они лежали на росной траве рядом с деревянным причалом) и подал ее Акулине:

— Рекомендую здесь ловить, с причала. Левей лодки. Подкормлена здесь рыба. А мы, Владимир Иосифович, вот к тому омутку пойдем. Там покрупнее берет.

И в самом деле: только они забросили удочки, как тут же поплавки побежали, подпрыгивая, вверх по течению. Подсечка — и два крупных подлещика засеребрились, лопоча хвостами по воде.

— С почином, Владимир Иосифович! — поздравил Мэлова Трофим Юрьевич, довольный не столько пойманной рыбой, сколько резко изменившимся настроением гостя. Из напружиненного настороженностью, причины которой Трофим Юрьевич никак не мог понять, Мэлов стал сосредоточенно-внимательным. Захватил его азарт, захватил.

— И вас тоже, — довольно ответил Мэлов, забрасывая вновь удочку.

Снова — подлещик. Крупный. Потом третий, четвертый, и тут к ним подошла Акулина и тоном избалованной капризницы принялась упрекать мужчин за то, что указали ей плохое место.

— Ершишки там с пальчик берут, и — все. У вас вон как споро!

Шикнул на нее Мэлов, но Акулина не унялась, продолжала громко:

— Я рядышком. Вот тут. Я не помешаю.

Чу́ток подлещик. Очень чу́ток. Ушла стайка. Мэлов сокрушенно вздохнул:

— Придется менять место.

— Ничего, перегодим малое время, и, если Акулина Ерофеевна не станет больше шуметь, вернется рыба, — успокоил Трофим Юрьевич.

Не вернулись подлещики, но окуни, голавли и плотвичка в самом деле вскоре начали клевать.

Солнце тем временем взбиралось по небосклону все выше и выше, начало уже припекать, и росная прохлада сменилась сухой жарой. Трофим Юрьевич разулся поначалу, а вскоре снял с себя все, оставшись в зеброобразных плавках, нелепо обтягивавших его костистые бедра.

— Прекрасно! Солнечные ванны! Раздевайтесь и вы, Владимир Иосифович. Когда еще такое блаженство выпадет?

— Рубашку, если что? А дальше… Я — в кальсонах. Привычка, знаете ли…

— А купаться как? — искренне недоумевая, спросил Трофим Юрьевич. — Вы многое потеряете. Только мы вам не дадим. Так, в одежде, и мокнем. Как, Акулина Ерофеевна?

— С великим моим удовольствием. Только не теперь. Пусть еще пожарчеет. А то озябнет чего доброго. Захворает еще.

— Резонно. А я до ухи все же искупнусь. Аппетитней она пойдет.

— И я тоже, — с готовностью отозвалась Акулина и смахнула платье.

На ней не было купального костюма — только лифчик, которым она хвалилась перед Мэловым в гостинице, и кружевные панталончики, тоже нежно-белые, но она не смутилась этим, напротив, погладила шелк лифчика, изящно покоившегося на ее тугих небольших грудях, расправила помятые кружева панталончиков и спросила Трофима Юрьевича озорно:

— Много ли в Москве таких фигуристых?

Мэлова будто дрючком по темечку огрели: Акулина поступала точно так же, как поступала с ним в пристанционном домишке, но теперь ее чары имеют другой адрес. И это при муже?! Открыто?! А Трофим Юрьевич?! Гадюкой на воробья глядит. Проглотить готов! Ну, ничего, ничего!..

И действительно, ничего он этой угрозой изменить не мог. В таких положениях действовать нужно, а не угрожать мысленно.

А Акулина даже глаз не скосила в сторону мужа, глядит вызывающе на Трофима Юрьевича и продолжает допытываться:

— В самом деле, много ли? Поглядела я — попадаются. Только, по моему взгляду, красоту они свою для себя холят, а не для мужиков. Не зря же их кралями зовут. Крадут, выходит, счастье у мужиков. И у себя тоже. Иль не права я?

Ответа не стала слушать, ответ вовсе ей был не нужен. Оставив недоуменного Трофима Юрьевича с его словами и его мыслями, весело перебежала к причалу и прыгнула шумно в воду.

— Озябнете! — повторил ее же слово Трофим Юрьевич. — Пригрело бы солнышко еще немного…

— Я — не озябну. Я — воду согрею.

Когда Акулина подплыла обратно к причалу, Трофим Юрьевич поспешил туда же, чтобы подать ей руку. А Мэлов делал вид, что не спускает глаз с поплавка, чтобы, не дай бог, не упустить поклевки.

Появился Иван Иванович с ведром и объемистой сумкой. Доложил недовольно Трофиму Юрьевичу:

— Две козюльки в ведре. Заснутые они были. Совести нет у людей, только деньги дерут.

— Ничего. Я не просил крупной стерляди, — благодушно ответствовал Трофим Юрьевич, не спуская глаз с Акулины, которая блаженно «просушивала» махровым полотенцем лифчик и панталончики. — Чем, дорогой Иван Иванович, мельче белорыбица, тем она вкусней. — И к Акулине: — Позвольте помочь. Спину… Не простыли бы…

А Иван Иванович сверлил исподлобья и Акулину, и своего хозяина, выкладывая с безразличной отрешенностью на расстеленную клеенку лоснящуюся жиром курицу, свежий укроп, петрушку, лук, еще какие-то сушеные специи, тарелки и миски. Опорожнив сумку, спросил угрюмо:

— Ну, я пошел, что ли?

— Не забудь только: все — по плану.

— Не девка. Память есть.

Даже не глянул на своего верного слугу Трофим Юрьевич, увлеченно гладя спину Акулине пушистым полотенцем.

— Вот теперь отменно, — удовлетворенно проговорил он, как бы прощупывая ладонью спину, не осталось ли где мокроты, затем спохватился, позвал Мэлова: — Клев, Владимир Иосифович, прошел. Идите, уху станем готовить. Оставляйте удочку.

Уху готовить Трофим Юрьевич взялся сам, доверив Мэлову лишь костер, а Акулине — чистку пойманной в реке рыбы. Стерлядь, принесенную Иваном Ивановичем, обрабатывал сам, пристроившись на причале рядом с Акулиной.