Геннадий Ананьев - Орлий клёкот. Книга вторая

Всем виделась легкая и быстрая операция без большой опасности, оттого так возбужденно-бодро двигался отряд, замыкал цепочку которого сам Темник. Он тоже, казалось, поддался общему настроению, мысли его, однако, были ох как далеки от тех, которые бодрили партизан. Темник никак не мог отмахнуться от вечернего разговора, который случился вскорости после ужина. Пошел он по нужде, и тут к нему словно прилепился красноармеец. Один из спасенных сельскими бабами. Повелел едва слышно:

— Оставьте меня на базе. Предлог найдите любой. За секретарем необходимо присмотреть. И еще совет: оглядывайтесь почаще на свои дела.

И растворился в сумеречной размытости. Будто почудилось все это Темнику. А говорок приглушенный звучал в ушах, сердце билось непокойно, тревога вползала в душу. Выходит, поступал он как-то не так, совершил какую-то промашку. И чем все это неведомое обернется? Да вроде бы нет никакой промашки. Все ладом. А в мозгу сверление: «…оглядывайтесь почаще на свои дела».

Чем больше он осмысливал то, что произошло на тропе к уборной, тем больше признавался себе, что действительно перестал оглядываться назад. Он уже начал совсем забывать, что неспроста еще двое отставших от колонны военнопленных оставлены фашистами в живых. А оно-то вон как оборачивается! Рядовой, а диктует. И знает, выходит, больше его, Темника.

«За секретарем необходимо присмотреть…»

Вот тебе и раз! А ему, Темнику, думалось, что все с Первым в полном порядке. Под контролем тот. Спесь сбита с него.

«Что-то не то!..»

А что? Разберись попробуй, если не все тебе известно. Если даже здесь, в отряде, за твоей спиной идет своя работа, вовсе тебе не видимая, если тебе не доверяют полностью и водят тебя за нос.

Темник и в самом деле не знал многого. Никто ему не доложил, что перед ужином пришел к Первому связной от райкомовца — церковного сторожа. Всего несколько минут длилась их беседа в землянке Первого, затем связной поспешил в столовую. Подал свою чашку без очереди.

— Невтерпеж, — беззлобно подначили мужики-партизаны связного. — Оголодал, что ли, аль назад топать неволя?

И тут же совет-просьба:

— Передохнул бы ночку, порассказал нам, чем мир живет-дышит. Бабы как наши?

— Куда! — отмахнулся связной. — Завтрава Первый к батюшке навострился. Неладно у них что-то там. Прознали они аль догадываются о предательстве.

— О ком они? Кто враг — он в полицаи пошел…

— Мне-то вовсе неведомо. Иль они мне что лишнего скажут? Конспирация!

— Тогда ты благочинному поклонись от нас, пусть у бога победу вымаливает, а мы подсобим автоматами, — на полном будто серьезе советовали партизаны, лукаво перестреливаясь взглядами. — Автоматная очередь молитве большое подспорье.

Не прятал связной тайны, ему доведенной. Да и от кого прятать? От сельчан своих, с кем столько штофов опорожнено, столько поту соленого пролито да и кровушки в гражданскую и в схватках с кулацкими бандами? Только зря он все это делал…

Тут как раз разведка вернулась. Вскоре Темник нарядил связного к Пелипей. Срочно. На ночь глядя. Но тот все же позволил себе выкурить самокрутку с бывшим красноармейцем. Они давно уже сдружились. Если выдавался отдых связному, вместе всегда были, а перед уходом обязательно подымят на пенечках. Все молча больше. А потом уж — в путь.

Вскоре после сегодняшней самокрутки и поднырнул к Темнику с просьбой своей забытый им «глаз шефа».

Самого главного, с чего, собственно, и образовалась странная просьба, Темник тоже не знал. Раиса Пелипей побывала у священника. Нет, не на исповеди. В доме побывала. Ходила по просьбе шефа. Чтобы предупредить, как будто своя, об опасности. Недовольны, дескать, немецкие власти его проповедями, возмущают они людей на непослушание. Вызнала, дескать, что намерены арестовать его. Вроде бы вполне оправданная миссия, да что-то лишнее сказала Пелипей, допустила какую-то оплошность, вот и возникло у священника, а особенно у церковного сторожа подозрение. Послали они срочно связного к Первому. Предупредить бы его, чтобы никому ни гу-гу, да невдомек. Каждому, считали, известно, что не в оловянные солдатики игра идет и нужно ли о конспирации много говорить. Раз связной, значит, связной. Кому велено что передать, тому и передавай, иным всем, клещами пусть вытягивают, ни слова. Вышло же вон как. Плохо вышло. Не предупредили — вот и распустил язык.

Ни одна сторона из всего случившегося пока ясного для себя вывода не сделала, но «глаз шефа» решил на всякий случай не допустить встречи попа с секретарем райкома. Канет он в Лету, и — все. Если не успеет засада — один справится. Живым, может, тогда не удастся взять, но болото укроет грех. Если же дело пойдет по его предложению, тогда… Тогда шефу карты в руки.

Как бы вольно дышалось Темнику, знай он все это! А он мучился мыслями. Шагал, однако же, бодро за длинной партизанской цепочкой.

Вот наконец твердая земля и прекрасной густоты подлесок. Хоть дивизию прячь. А партизаны еще осторожней стали, посылая дозоры не только вперед и в бока, но и тыл не оставляли без пригляда. И только когда спустились в непролазно-хмурый овраг и, выставив охранение, расположились на отдых, напряжение спало. Тут уж никакой неожиданной засады фашист не устроит.

Блаженность, однако, постепенно уступала утомительности — от ничегонеделания, от ожидания ночи. А мысли всякие в голове, когда руки не заняты. Иные партизаны даже сетовать начали: для чего, дескать, так задолго из базы вывели? Обложит ненароком фашист, как медведя в берлоге, — куда деваться? Тут много не навоюешь. Вспоминать стали не ко времени ту зимнюю операцию, о погибших заговорили, как о живых. Темник же доволен: пусть тревожатся, пусть души наизнанку выворачивают, а пройдет операция хорошо — авторитета ему еще добавится.

Ночь подошла. Не летняя еще — особенно не разоспишься. Костерок бы, только не велено даже курить. Дым есть дым. Его в кулаке не укроешь. И с каким удовольствием пошагали партизаны к месту засады, когда поступила на то команда! Потом каждый так себя упрятывал в кустах, чтобы сорока и та не затараторила бы, появись она поблизости.

Почти для всех партизан лежанием в кустах так и закончилась операция. Едва заря уступила место солнечной ясности, как запылила колонна заключенных и вскоре уже разошлась по делянке. Вот уже застучали топоры, завжикали двуручные пилы, запонукал горластый эсэсовец, прохаживаясь по спинам и головам заготовителей стеком под одобрительные восклики других охранников. Потом четверка эсэсовцев, вскинув пулеметы на плечи, разошлась по своим углам, вовсе не думая, что это их последние шаги в жизни.

Дальше все произошло по плану Рашида Кокаскерова. Даже партизаны не видели и не слышали, как разведчики порешили пулеметчиков, и для всех совершенно неожиданно хлестнул одиночный выстрел, от которого ткнулся носом в грязный мох эсэсовец-понукатель. Распрямились узники, оторвавшись от работы, а потом попадали, прижимаясь к поваленным деревьям, чтобы укрыться от пулеметных очередей, что глядят зловеще стволами по углам делянки. Но летят мгновения, вековечно долгие, а тихо вокруг. Только поодаль птахи свиристят.