Геннадий Ананьев - Орлий клёкот. Книга вторая

— Конечно. Только в землянку, прошу, не входите.

Зряшное предупреждение. Темник вовсе не собирался нарушать те строгие правила, которыми руководствуется присланный из центра радист: зачем ему, командиру партизанского отряда, действовать примитивно? Он избрал другой путь. Он поведет дело так, что радист сам позовет его в землянку. И приглашение Кокаскерова — первый к тому шаг. Темник считал, что оставленных в заслоне людей вполне достаточно, но решил при радисте дать задание начальнику штаба отобрать срочно и послать для усиления заслона еще группу партизан с двумя пулеметами, поставив им, кроме того, задачу поскорее привести, если он появится, на базу Первого.

Ответил радисту:

— Не беспокойся. Постерегу, пока сходишь.

Основательно принялся инструктировать Темник Рашида Кокаскерова, как действовать, объединив силы первого и второго заслонов, особенно настойчиво повторял, что, если случится нападение, слал бы спешно связного, и это даже удивило Кокаскерова: что он, ребенок несмышленый? Попытался даже остановить Темника:

— Все ясно. Веревка хороша длинная, слово — короткое.

— Особенно прошу поторопить секретаря райкома, — словно не слыша реплики начальника штаба, продолжал Темник. — Выдели сопровождающего. Объясни: отряд втрое увеличился, нужны продукты, оружие нужно, рекомендации нужны. Как поступить с освобожденными? Здесь всех не разместишь, да мы тут и своими силами фашистам спать не даем. — Самодовольство зазвучало в этих последних словах. — Туда, за линию фронта, выход срочно необходим, а без хозяина вот он, — кивнул на радиста, — не может этого сделать. Инструкция…

— Дело делать — советчиков много находится. — Не отдавая отчета, Кокаскеров лил воду на мельницу Темника. — Жизнь по параграфам инструкций не рассуешь!

— Так-то оно так, но… Ты, главное, поторопи Первого. Положение может сложиться критическое.

Камень брошен. Не поднял вроде бы он волны, кольцами разбегающейся по водной ровности, радиста вроде бы не тронул разговор двух командиров, но это только так казалось. Потом, когда нажим Темника станет основательным, умело разыгранная сцена эта окажется далеко не последним фактором, повлиявшим на уступчивость радиста. Но до того времени еще далеко, к тому же Темник хорошо понимал, что в ближайший сеанс связи стать хозяином радиограммы ему не удастся, если не нависнет угроза разгрома базы. А этого, как он знал, не будет, поэтому, сделав свой первый шаг, решил он хорошенько выспаться. Наказал, однако же, радисту:

— Как секретарь райкома придет, меня сразу буди. Обязательно. И если случится что — тоже. Не жалей.

Не удалось Темнику даже заснуть. Только стянул сапоги и свалился на топчан, чувствуя полную немоготу, которая оттеснила в едва проглядную даль все мысли и переживания, и тут в землянку вошел радист:

— К вам связной. Первый раз его вижу.

— От кого?

— Мне это знать не положено.

«Вышколен, — подумал Темник, чувствуя, как расслабленность улетучивается и как вновь обретает он способность действовать. — Вот тебе и молод. Не даст связи без Первого».

Повелел:

— Пропусти. И сам побудь у входа.

От Пелипей связной. Из тех, кто втемную использовался. Жил в деревне, землю пахал, скот растил, будто и войны нет и не фашист хозяин. Без видимого недовольства, даже с охотой сдавал все, что требовали от него оккупационные власти, не саботировал, но и для партизан у него всегда припасены бывали продукты. И роль связного охотно выполнял. На этот раз принес устное сообщение и письмо. Семейное письмо. Тоска в нем, что врозь приходится им так долго жить. Связной не был посвящен ни во что, он вполне верил, что служит делу священной борьбы с захватчиками, и, попади он в руки полиции, любые бы выдержал пытки, а сами фашисты ничего не смогли бы, по его мнению, понять, от кого письмо, кому и когда писано. А Темник только развернул его, пробежал по строкам и — все понял. Остался, правда, спокоен. Спросил:

— Какие новости?

— Очень плохие. Каратели готовятся. Полицаи в основном, но и эсэсовцы есть. Самолеты еще запросили. Бомбить, стало быть, базу станут.

— Когда начало операции?

— На рассвете завтра.

— Назад, выходит, не успеешь. Что ж, с нами будешь. Только в бой не лезь. Не дай бог кто из полицаев тебя заприметит. Ты нам как воздух нужен. Без пятнышка. Мужиком-хозяйчиком, кому любая власть сподручна. Понял? Отдыхай иди.

Подождал, пока связной покинет землянку, и попросил радиста:

— Нужно выходить на связь.

— Сеанс пропущен. И потом…

— Я все понимаю, но и ты пойми обстановку. Мне нужно получить инструктаж, что делать с освобожденными. Оружие, наконец, нужно! Сейчас они же — толпа. По экстренному каналу выходи.

— На обычный канал мне хозяин без его разрешения запретил выходить, а экстренный… Нет, увольте!

— Твое упрямство может дорого нам обойтись!

Вышел решительно из землянки. Пусть думает. Последняя фраза в любом споре гвоздем вбивается в сознание. От природы так у человека.

С великим трудом пробуждались уставшие партизаны, а бывших узников команда «Подъем!» встрепенула будто острым шилом. Повскакивали и озираются испуганно: не вдруг привыкнут они к свободе, в новинку она им. Обмякли затем, вспомнив о свалившемся с неба счастье, и стоят, ожидая, чего ради сон прерван. И партизаны подниматься начали. По-мужицки, неспешно. Пули не свистят, чего ж прыть выказывать? Не скакуны они.

— Стройся! — командует Темник. — Освобожденные — на левый фланг.

А фланг этот внушительней правого. Только не бойцы они без оружия. Обуза — вот кто они. Всем это понятно. Но Темник именно с этого начал:

— Душ у нас добавилось изрядно, но силы то же, а нам предстоит бой. Каратели на нас изготовились. Утром заявятся. Самолеты еще вызваны. Ворчали вы, наверное, когда велел я маскировать лагерь, а не зря, выходит. Поступим сейчас так: начальник тыла Акимыч еще раз маскировку землянок и траншей проверит. Все освобожденные — в его распоряжение. Остальные — в распоряжение начальника штаба. Мой резерв — десять человек с двумя пулеметами.

На остров, к Кокаскерову, повел партизан сам. Велел все собрать, во что можно набивать землю: мешки, матрасовки, плащи, телогрейки и даже исподнее, у кого запасное есть. Глубокие окопы рыть нет уже времени, а куль земляной — защита добрая от пуль и осколков. Правда, от бомб — тут как бог распорядится, но бомб много ли будет, а пули, известное дело, роем полетят. Автоматы — скороговористые штуки.

Вернулся к полуночи. Зажег коптилку и — за письмо. Теперь уже основательно. Каждую фразу перечитывал, стараясь ничего не упускать. И страшно стало от понимания того, что едва не разоблачил его и Пелипей секретарь райкома. Убрали всех: священника, сторожа и, конечно, секретаря райкома. Не вернется в отряд и «глаз шефа». Доброе дело сделал он и получил повышение.