Геннадий Ананьев - Орлий клёкот. Книга вторая

Теперь же она просто смирилась, имея перед собой пример матери, которая никогда не упрямилась, предлагая то или иное свое мнение, а всегда, соглашаясь или нет с действиями мужа, поступала в соответствии с его желанием.

Никакой размолвки у молодой четы в те дни не случилось, и шли дни чередой, не очень-то легкие, но все же терпимые, хотя налеты вражеской авиации становились все упорней и зенитчикам по нескольку раз в сутки приходилось играть в открытую со смертью. Появились раненые, но теперь не Лида ими занималась — их сразу же переправляли на левый берег. Тем более что переправа работала исправно: ни в один из причалов прямого попадания не угодило (отменная работа зенитной батареи), а мелкие повреждения исправлялись быстро. С фронта доходили то тревожные, то ободряющие слухи. Командир полка, возможно, знал больше, но он все время был занят либо специально демонстрировал занятость; во всяком случае, они, кроме специальных информаций, связанных с их непосредственным взаимодействием, ничем больше не обменивались. Заваров даже поздравил Богусловского строго официально, когда узнал, что награжден тот Красной Звездой за бой у хутора и присвоено ему звание старший лейтенант. Только Лиду — ей выпала медаль «За боевые заслуги» — поздравил без сдержанности. Искренне.

Вот так два вполне преданных своему делу командира, но отступившихся друг от друга на расстояние, встретили ужасный августовский день, превративший многоэтажные кварталы Сталинграда в горящие руины.

Не неожиданно налетели фашисты. И город был предупрежден, и особенно все зенитные батареи. Они встретили и первую, и вторую, и третью волну дружным огнем, патронов и снарядов у них было в достатке, но уж больно много вертелось в небе фашистов. Они, казалось, вовсе даже не замечали высева из своих стай. Это была настоящая психическая атака, когда идут пьяные и благословленные священником на героическую смерть ровные ряды, смыкаясь тут же, как упадет кто-либо, подсеченный пулей, — ровно и без конца двигается масса на окопы, внушая своим бесстрашием страх обороняющимся. А когда такое происходит в воздухе, когда беспрестанный гул взрывов не может заглушить рева выгребающих из пике бомбардировщиков, когда бомбы, может, и не так густо, но все же падают и на позиции зенитной батареи, когда, сколько ни сбивай самолетов, стая их не редеет — тут у самого храброго душа не очень-то уютно станет себя чувствовать.

И все же Богусловский руководил боем батареи вполне прилично. Впрочем, ему можно было бы сейчас просто наблюдать, подмечая все хорошее и все плохое в действиях взводных, командиров орудий и пулеметных установок, чтобы после боя сделать полный расклад по полочкам и каждому воздать по заслуженной серьге, ибо все для зенитчиков привычно до автоматизма, а великое множество фашистских самолетов расчетами не очень-то воспринимается: они видят свой кусочек неба и прорежают именно его, как это делали вчера, позавчера — во всех пережитых схватках. Оттого они действовали уверенно, вселяя уверенность и в своего командира.

Еще один подбитый фашист плюхнулся в Волгу, но бомба, пущенная им за миг до встречи с роковым снарядом, оказалась роковой и для орудия. В фильмах показывают такое: два врага, стреляя друг в друга, падают разом, ставя точку в затянувшемся донельзя сюжете сценария, а тут — вот она, явь. Только и остались в живых подносчики снарядов.

Постояли они, прижимая к груди те самые снаряды, которые должны были лететь во врага, поглядели обалдело на то место, куда так торопились и где теперь скособоченно завалилась в воронку длинноствольная пушка, и поспешили, подстегнутые приказом взводного, к соседнему расчету, который даже, быть может, не заметил случившегося.

Недосуг!

Вскоре разметало пулеметную установку. Потом еще одно орудие замолкло: поранило наводчиков. И первого и второго сразу. Богусловский кинулся к орудию, забыв, что он комбат, что ему как-никак, а нужно руководить боем.

Наравне со взводным оказался он у орудия, и вновь заплевало оно в небо басовитой смертью.

Все забыл Богусловский — для него не существовало ничего вокруг, кроме механизмов наводки и вражеских машин: в них, только в них посылал он снаряд за снарядом, совершенно потеряв чувство времени, чувство реальности. Много раз ему виделось, что бомба летит прямо на него, но всякий раз она ухала в стороне, иногда совсем близко, но осколки благополучно пролетали мимо.

«Верим в свое счастье!» — как заклинание повторял в такие моменты Богусловский и продолжал стрелять.

Всему, как это обычно бывает, приходит конец. Ухнула где-то наверху, среди домов, последняя бомба, улепетнул последний вражеский самолет, лавируя между мохнатыми пучками взрывов для него предназначенных снарядов, и вот тогда только Богусловский осознал полной мерой, что произошло с городом: он стонал, он рыдал, он корчился в пожарище, зловонно чадя жирными клубами дыма; только тогда метнул он испуганный взгляд на землянку приборщиков, отходя душой: цела! И, гневаясь до отчаянной ненависти на фашистов за порушенный город, за сотни невинно и нелепо погибших и покалеченных мужчин цивильных, женщин и детишек безгрешных вовсе за дела отцов своих, он одновременно радовался тому, что цела землянка, из которой — он торопил этот миг — выбежит сейчас Лида. Его Лида!

Ему бы встать и самому поспешить к землянке, но усталость накрепко привалила его к жесткому и неудобному сиденью наводчика. И даже когда Владлен увидел Лиду, подняться ей навстречу не смог.

А ее вроде бы не коснулась даже самой малостью усталость. Радость неудержимая, без упрята, щедрая: жив ее любимый! Жив! Будто несет ее крутым воздушным потоком по ходу сообщения, вот только крылья размахнуть во всю ширь мешают бугристые сыпучие стенки.

— Какое счастье! — прижала она податливую голову Владлена, так и не вставшего с железного сиденья, к животу. — Уж не чаяла…

— Лида! — хоть и не очень сердито, но все же весьма строго для такого момента прервал ее Владлен. — Лида!

— Верила, Владик, в наше счастье. Верила! Только творилось вокруг такое!..

Велик ли миг блаженства на фронте? Хоронить нужно убитых, отправлять на левый берег раненых, нужно приводить в порядок орудийные позиции, щели и ходы сообщения. Недосуг свой радостью радоваться. Да и подчиненные не дадут. Командиры взводов уже спешат доложить о сбитых самолетах, об израсходованных боеприпасах, о потерях, спешат получить новые указания. И пограничники все, кто не на причале, кто отсиживался в щелях и подвалах, тоже спешат к батарее, чтобы выразить свое восхищение, а заодно и помочь в восстановительных работах. Им-то, пограничникам, почти без дела пришлось пережидать налет, только одна застава оставалась охранять причалы от возможной, под шумок, диверсии. Ей, безусловно, немного досталось, остальные же живы и здоровы и совсем неуставшие. В момент батарейную позицию в порядок приведут. Тем более что есть распоряжение командира полка.