Геннадий Ананьев - Орлий клёкот. Книга первая

— Это напоминает мне гадание на кофейной гуще. Вы видели, как вдохновенно горели глаза всех, кто слушал наши выступления? Возможно ли с их стороны предательство? Нет! Тысячу раз нет! А каждый новый митинг — это новые сотни энтузиастов орошения бесплодной степи, а стало быть, наших сподвижников, наших защитников.

— В сыртах их не будет. И потом, обещанием скорой воды воду не заменишь. А разочарование, как вам ведомо, приводит к депрессии, к неверию. Слово станет для них пустым звуком.

— Нет, вы решительно недооцениваете морального фактора. Зажечь людей идеей — это уже половина успеха. Горячее слово всегда имеет неоценимую важность.

— Вам не попадалось одно очень заметное слово, рожденное нашим временем, слово это — политическая демагогия? — едва сдерживаясь, но все же спокойно спросил Богусловский. — Не о горячем слове для народа, как я понимаю, вы печетесь, а о славе для себя. Лишняя же слава всегда вредна. А в нашей обстановке, думаю, особенно.

— О вашей дерзости я вынужден буду информировать в полной мере в Алма-Ате, — оскорбленно воскликнул профессор.

— Ваше право.

Нет, они не нашли общего языка, маршрут не изменили, и каждый новый населенный пункт готовил им пышную встречу. Проводили иногда по два митинга в день. Чем ближе к горам, тем реже аулы и станицы, тем проворней шел отряд, тем возбужденней становились ученые. А когда увидели они пик Хан-Тенгри, очень похожий издали на египетскую пирамиду, восторженным восклицаниям не было конца. Прорвало даже самого молчаливого из ученых, Комарнина.

— Властелин духа Небесных гор! Сколько смысла в этой топонимике?! Смотрите, смотрите, как кровянеет его вершина!

И в самом деле, закатное солнце будто выплескивало на отточенные грани вершины огненные языки, то прозрачно-яркие, то до жути похожие на густеющую кровь.

— Властелин духа во гневе! — воскликнул Лектровский. — Он предостерегает. Но мы не из трусливых. Мы не остановимся!

— Закат этот предвещает хорошую погоду в горах, — буднично пояснил Богусловский. — А «Властелин духа» — перевод не совсем точен. Здесь в ходу иное название: «Подножие божьего трона»… И еще называют пик в народе Кровавой горой. Наверное, вот за такие закаты. А может, из-за сотен погибших смельчаков, пытавшихся подняться на вершину.

— Вы мастерски можете портить настроение, — упрекнул Богусловского профессор. — Одна фраза и…

— Полно вам безгрешного в грехах обвинять. У меня одно желание — помочь вам на правах хозяина.

Не убедил. Обиженные, что посягнули на их ученый авторитет, до самой заставы ехали и профессор, и его молодые ученики молча.

Уже совсем стемнело, когда полуэскадрон въехал во двор заставы, и сразу же здесь стало шумно и тесно — не рассчитана застава на стольких гостей. Благо добрая половина пограничников несла службу в сыртах, а наряды высылались туда на несколько суток.

Ученых разместили в комнате политрука, который тоже был в сыртах, а Богусловского взял к себе начальник заставы, краском хотя и в годах, но все еще холостой.

Когда все угомонились, когда были высланы дополнительные дозоры, Богусловский с начальником заставы смогли наконец неспешно, за кружкой чая, проанализировать обстановку на границе в районе работы экспедиции.

— На мой взгляд, — докладывал начальник заставы, — об экспедиции на сопредельной стороне знают, и по ней готовится удар. Чем ближе вы подъезжали, тем у меня нарушений добавлялось. У каждого — карабин, да еще и маузер, а то и два. В хурджумах всего по горстке курта и баурсаков, остальное — патроны. Максимум людей на сыртах держу, но не уверен, что всех переходчиков мы задержали.

Оба краскома знали, что многие долины, труднодоступные с тыла, имели превосходные подходы со стороны сопредельной, и если пограничные наряды, высылаемые с заставы на несколько дней, могли сообщать о себе только по голубиной связи, а поддержку получать лишь через несколько суток, когда она могла оказаться вовсе ненужной, то белоэмигранты и басмачи маневрировали своими силами вольно, широко.

Знали краскомы и то, что в высокогорных долинах есть аулы, либо не принявшие Советскую власть, либо выжидающие, колеблющиеся. Для Келеке — это хорошая база.

— Я так считаю, — продолжал начальник заставы. — У границы побоятся нападать. А вот когда оторветесь от нас, тут устроят ловушку. Пока по аулам попрячутся, выжидая удобного момента.

В горах не число, а место может оказаться решающим. Въедет экспедиция в ущелье, отсекут ее спереди и сзади — куда денешься. Пощелкают как куропаток. Пограничники сами были мастера устраивать подобные ловушки, потому ведали, насколько это опасно.

— Еще один вариант возможен: Келеке попытается прорваться через границу. Много нечисти сосредоточилось, не сдержу я своими силами. Тогда совсем плохо. Засада отрежет путь вперед, а Келеке навалится…

Гадали они и так, и эдак, определяя наиболее разумный ход действий, наконец, Михаил Богусловский решил поступить совершенно, казалось, не логично.

— Пока гляциологи работают в районе Хан-Тенгри, вы переподчините мне половину заставы. Когда снимемся, я переподчиню вам полуэскадрон. С собой возьму только пять пограничников.

— Рискуете, товарищ начштаба. Я повторяю: в сырты много могло просочиться басмачей.

— Главная задача, и вы лично несете за это ответственность, — вроде бы не услышав предостережения начальника заставы, продолжал Богусловский, — не дать прорваться Келеке. Примите все меры. А теперь пора спать. Завтра на заре — в путь.

Утром, когда все было готово к выступлению, начальник заставы спросил проводника Сакена:

— Где поведешь?

— В Сары-Джаз.

— Неважный ты проводник. Не ходи там. Обвалы снежные. По леднику Мушкетова тоже нельзя, и там обвалы.

— Тогда Баянколом пойду.

— И по тому ущелью нельзя нынче. Снег там сдуло, Мраморную стену не осилите. К зимовью Саду-Сай веди, а потом через перевал Тоз в долину Иныльчека.

— Много дороги. — Долго идти, — возразил Сакен. — Сары-Джаз ближе совсем. Зачем снег бояться, снег упадет, когда совсем лето станет. Когда не совсем лето, снег спит…

— Много его там нынче. Не спит он, Сакен, к сожалению. Я наряды туда только в крайнем случае посылаю. И контрабандисты обходят Сары-Джаз.

— Ладно, Иныльчек пойду, — не очень-то охотно согласился Сакен. — Ой-бой, далеко путь.

— Тогда — по коням, — протягивая руку для прощания начальнику заставы, заключил Богусловский. — И в путь.

Сомкнулись руки, привыкшие сжимать эфес сабли, жестко. Начальник заставы придержал руку Богусловского. Посоветовал:

— Нелишне бы вооружить самих ученых. Я велел вчера все приготовить. Боеприпасы уже в переметах у них.