Геннадий Ананьев - Орлий клёкот. Книга первая

Подошел профессор с учениками. Профессор попросил бинокль. Но не прилавки, похожие на бараньи лбы, его интересовали, он даже не заметил этого сходства, — он созерцал приближенные в несколько раз оптикой снежные хребты, которые будто пропарывали небесную синь.

— Жизнь необходимо прожить здесь, только тогда обретешь право говорить: я знаю горы, — опуская бинокль, грустно проговорил профессор. — Как я теперь понимаю ваше сопротивление экспедиции. Сотни экспедиций здесь нужны. Именно, сотни. Превосходно, к тому же, оснащенные. А мы? Капля вот в том моренном озере…

— Кто-то должен же быть первым! — с жаром воскликнул, возражая профессору, Лектровский. — Кто-то всегда прокладывает путь остальным!

— Первые здесь уже проходили: Пржевальский, Семенов… Мы — не первые.

— Да, но в советское время?!

— Ледники, — ухмыльнулся профессор, — не социальное явление. Они не имеют своего лица в зависимости от того, какой класс правит. Они живут своими законами. И чтобы изучить эти законы, подчинить их интересам человека, нужны усилия многих ученых.

— Новый социальный строй предоставляет такие возможности!

— Не спорю. Только, думаю, краском прав: сегодня экспедиция наша более полезна нам, чем той идее, о которой мы так горячо говорим. — И, словно давая понять Лектровскому, что больше не намерен вести полемику, обратился к Богусловскому: — Когда конники покинут нас?

— Сегодня. Как стемнеет.

— Не рискуем ли мы чрезмерно, совершая подобный шаг?

— Рискуем, — искренне ответил Богусловский. — Очень даже рискуем.

Ему было понятно душевное состояние профессора. Там, на равнине, он просто не мог воспринимать всю ту опасность, с какой может столкнуться их экспедиция, ибо идея изучения почти неизученных гор настолько владела им, что любое противодействие он отшвыривал, как отшвыривают обычно злого кутенка, который норовит куснуть, не имея зубов, штанину. Уверенность придавало и то, что находились они постоянно среди местных жителей, добропорядочных, может быть, и не понимающих, для чего едут ученые в горы, но воспринимающих и цель ученых и их самих с великим уважением; либо на заставах, среди столь же добропорядочных и не менее уважительных пограничников, — эта уважительность возвышала ученых в собственных глазах, являлась, вольно или невольно, подтверждением правильности их предприятия — она как бы подпитывала их первоначальную идею. Но вот они среди гор. Величественно-холодных, совершенно безразличных к людским страстям. Не мог не почувствовать себя профессор, как все люди, ибо он такой же человек, бессильной пылинкой в этом молчаливом могуществе, незыблемом, вечном; не мог не понять всю зряшность задуманного, всю мелочность житейской тщеславности. Когда едешь по узкому ущелью, сдавленному хмурыми гранитными стенами, когда слышишь только стук копыт конских, но не обычный, как в раздольной степи, а тревожно-глухой, противоестественный в этой недвижной сонности, когда видишь над головой только полоску неба, да и то не привычного, а с белесыми звездами, — тогда очень о многом думается невольно, неподвластно…

— Очень рискуем, — повторил Богусловский, — но иначе поступить я не могу. Я видел, как расправляется Келеке с теми, кто попадает к нему в руки. Видел я и сожженные бандитом аулы… Правда, Келеке и белоказаков на границе встретят огнем, но исход боя предсказать точно никто не возьмется. А мы? Будем вдвойне, втройне предусмотрительны. Да нас и не мало, по пограничным понятиям, остается. Вооружение сверх табеля. Огнеприпасов вполне достаточно. — Посмотрел на профессора изучающе и предложил: — Можно иначе поступить. Можно возвратиться. Я готов дать команду.

Не сразу ответил профессор. Какие мысли были в те молчаливые минуты в его голове? Ответил наконец решительно:

— Возвращаться не станем. В конце концов, даже я обучен меткой стрельбе.

На противоположном краю плато выехал из ущелья дозорный, поднял фуражку на клинке вверх: значит, путь свободен.

Не весь полуэскадрон повел Богусловский. Большую часть оставил. Приказал:

— Как только стемнеет, без задержки возвращаться. Скрытно только. Вполне возможно, Келеке именно сегодня нагрянет.

Пересекли плато. И только втянулись в ущелье, Богусловский вновь остановил строй. Ученых и тех, кого отобрал с собой, попросил проехать вперед, остальным приказал:

— Пересекать плато после того, как стемнеет. Группами по пять человек. Интервал — четверть часа. Сосредоточиться на той стороне и двигаться ускоренным маршем в распоряжение начальника заставы. До свидания, товарищи.

Ответили пограничники разнобойно, негромко и начали спешиваться. Богусловский же направил коня в глубь ущелья. За ним потянулся кургузый строй, в котором вдвое больше было вьючных лошадей, чем строевых. Оглянулся Михаил Богусловский на строй, на оставшихся пограничников, и неуютно ему стало в этом узком ущелье. Усилием воли он сдержал себя, чтобы не вернуться и не взять с собой хотя бы пяток всадников. Нет, он не вправе был делать этого. Он не мог рисковать больше того, как рисковал.

Начало быстро темнеть. Вскоре все слилось в единый густонастоянный мрак, цокот копыт стал пугающе-звонким. Богусловский подозвал Сакена:

— Дозорных догони. Не проехали бы место ночлега.

— Хорошо, командир.

Порысил в темень и растворился в ней.

Вскоре послал Богусловский еще одного пограничника. С собой оставил только двоих. Перебежчиков. Он им доверял так же, как и остальным, а Васину тем более, ибо, оказавшись невольным свидетелем того, как тот втолковывал азы своим товарищам, стал внимательней приглядываться к бывшему уряднику и определил, что он весьма смышлен и уверен в себе. Тогда и наметил его взять с собой. Предложил даже ему, чтобы выбрал себе напарника из земляков-станичников, который более проворен в ратном деле. Вот теперь и держал их подле себя. Вернее, подле ученых.

Без помех доехали до места стоянки, где уже стараниями Сакена начинал разгораться костер, отчего все вокруг казалось еще более черным.

— Поганое место, — ни к кому не обращаясь, но громко, чтобы слышал Богусловский, проговорил Васин, не торопясь спешиваться. — Мышеловка.

— Сам бы поискал лучше чего, — ответил один из дозорных, который еще несколько дней назад разведал это место. — Тут днем с огнем лучшего не сыщешь.

— Меня не посылали, — без упрека, просто констатируя факт, ответил Васин. И добавил: — Ну да ладно. Бог не выдаст — черт не съест.

— На бога надеяться не станем. Охранять будем себя, — возразил Богусловский. — Всю ночь по два человека. С «гочкисом».

Себе определил Богусловский самое трудное предрассветное время. Спал Михаил тревожно. Слышал, как сменялись часовые. Вот ушел к горловине Васин с напарником. Богусловский заставил себя расслабиться и уснуть на оставшиеся до смены три часа и уже стал засыпать, как услышал тихое ржание своего коня. Похоже, отвечал он собрату, находившемуся не так уж и далеко. Во всяком случае, не далее того расстояния, на которое хватает лошадиного слуха. Сон как рукой сняло. Михаил встал, подошел к своему коню, и догадка его подтвердилась: конь, который обычно встречал хозяина тихим, похожим на радостно журчащий ручеек ржанием, на этот раз даже не повернул головы. Уши коня строго нацеливались на выход из отвилка.