Геннадий Ананьев - Орлий клёкот. Книга первая

Левонтьев немного помолчал, успокаивая себя, затем добавил:

— И главное, сегодня в кишлаке мои казаки. Никто не помешает верующим свершить суд праведный над отступниками. А завтра будет поздно. Они отберут землю, отберут дом, отберут жен, пустят по миру.

— Шариат не дает ответа…

— Но есть право собственной совести, — бросил спасательный круг Левонтьев.

— Велик аллах. Воистину намерения мои самые благородные, я безгрешен перед богом, совесть моя перед ним чиста.

Мулла хлопнул в ладоши, дверь на террасу мгновенно отворилась, и показался вначале большой серебряный поднос с кусками горячей отварной баранины, за ним — вытянутые руки, а уж потом только и их хозяин, безбородый толстячок, главный евнух маленького гарема муллы. За евнухом выпорхнул улыбчивый мальчонка, розовощекий, с насурмленными бровями, в руках которого был длинноносый, похожий на цаплю медный кувшин и медный тазик, а через плечо перекинуто полотенце.

Мулла привычно подтянул повыше рукава халата, сложил лодочкой ладошки над тазиком, который услужливо подставлял мальчонка, и принялся мыть руки в струйке теплой воды — делал он все это будто машинально, не выказывая никакого удовольствия ни от самого процесса мытья рук, ни от предвкушения сытной вечерней трапезы. Его все мучили сомнения.

Помыл руки и Левонтьев. Мальчонка, взяв у него полотенце, скользнул в дверь, а безбородый принес большие пиалы с горячей сурпой [20] Сурпа ( казах .) — наваристый мясной бульон. , очень жирной и красной от обилия перца. Мулла отхлебнул глоток сурпы и, словно обретя решимость, заговорил с безбородым на арабском. Безбородый слушал внимательно, но лицо его оставалось непроницаемым. И вдруг евнух воскликнул по-бабьи жалостно:

— О, аллах!

Мулла, вскинув перст в потолок, повысил голос, и в нем зазвучали ноты властно-приказные. Куда только делась его нерешительная задумчивость! Перед толстяком сидел надменный хозяин, привыкший повелевать и не терпящий возражений. Левонтьев торжествовал победу, хотя и не понимал, о чем говорит мулла, но был уже твердо уверен: казнь комбедовцев состоится.

Но даже Левонтьев, жаждавший казни, добивавшийся ее, не мог представить, сколь жестока она окажется.

Они еще не закончили ужинать, а на площади стала собираться толпа. Она молчала, и в этой молчаливости виделась ее фанатическая злоба. Левонтьеву стало как-то зябко, хотя и чай был горяч, и угли сандала грели хорошо.

Она была совершенно разная — эта толпа. Круглые, как откормленные курдючные бараны, облаченные в шелковые халаты богачи, изможденные, испитые, в ветхих халатах дехкане, крупные, сытые дервиши [21] Дервиш ( перс .) — мусульманский нищенствующий монах. в чапанах [22] Чапан ( казах .) — род верхней одежды из овечьей шерсти. из овечьей шерсти, нарочито грязных и помятых, но добротной работы. И в центре этой толпы, словно властвуя над ней, притягивая ее к себе невидимыми нитями, стоял, как изваяние, как истукан, высокий тощий дервиш. Войлочный чапан его был поистине грязен и ветх, а из такой же грязной чалмы торчали сосульки волос, белесых и от пыли, и от множества гнид. Дервиш отрешенно смотрел поверх мечети куда-то вдаль, но это не мешало ему все видеть и все чувствовать.

Левонтьев сразу приметил этого оборванца и с тайной завистью к его умению молча властвовать над толпой наблюдал за ним, ожидая, что дальше предпримет дервиш-суфия [23] Дервиш-суфия — мусульманский нищенствующий монах, отличающийся особым аскетизмом и религиозным фанатизмом. . А в том, что именно он станет главным распорядителем дальнейших событий, Левонтьев не сомневался.

И не ошибся. Когда на площади собрались все, кто, видимо, по мнению дервиша, должен был откликнуться на зов муллы, дервиш, молитвенно сложив руки, взвыл:

— Да благословит нас великий и всемилостивый аллах! — И провел ладонями по тощей гнидистой бороденке.

— Пусть будет так! — гулко выдохнула толпа. — Благослови нас, милосердный и милостивый!

Дервиш повременил, ожидая, пока слова правоверных достигнут трона аллаха, а уж вслед за этим не загремит ли гром, не заворчат ли камнепадами горы… Нет, тиха сумеречная природа, с благосклонностью, значит, воспринял просьбу правоверных всевышний. Можно, значит, приступать к богоугодному делу. Дервиш заговорил трескуче-сухо, словно отламывал от дерева отжившие свой век ветки, а толпа повиновалась мгновенно. Вот кинулись за кетменями те, кого назвал дервиш, вот затрусили запрягать арбы получившие приказ везти камни, остальные же плотной спешной кучей устремились за дервишем, худоногим аистом пошагавшим с площади к окраинным приземистым мазанкам.

Мулла с полным безразличием относился к тому, что происходит на площади. Аппетитно чавкал он и даже, как казалось Левонтьеву, мурлыкал, оглядывая очередной кусок баранины. И такая во всем была благодатная сосредоточенность, будто ничего, кроме баранины, не существовало вокруг: ни террасы, ни гостя, ни площади со злобной толпой — мулла глотал кусок за куском до икоты. Переждал чуточку, надеясь, видимо, что икота пройдет, но не дождался и хлопнул в ладоши. Но пока насурмленный мальчонка подносил кувшин и тазик, мулла успел взять еще один внушительный кусок и, давясь икотой, проглотить его.

Левонтьев же давно насытился и наблюдал то за муллой, то за площадью. Она опустела всего на несколько минут. Первыми вернулись кетменщики и, очертив носками драных галош границы довольно длинной траншеи, принялись копать.

— Для чего это? — спросил муллу Левонтьев, но тот, омыв руки, молитвенно сложил их и торжественно, нараспев провозгласил хвалу аллаху за изобильный дастархан, а затем потребовал чаю.

— Для чего эта траншея? — вновь спросил Левонтьев, но мулла, буркнув: «Воля аллаха ведома лишь исполнителям ее» — услужливо подал ему пиалу с глотком терпкого чая на донышке.

Смеркалось быстро. Уже растворились в сумеречной дымке дальние дома, уже теряли четкость минареты мечети, а на площади лишь кетменщики азартно махали кетменями, все глубже и глубже врубаясь в сухую землю.

Не зря ли они роют?..

Призрачно вращая огромными колесами, выкатила на площадь арба. Остановилась в десятке метров от траншеи. Возница, не слезая с седла, освободил оглобли. Они колодезными журавлями вскинулись вверх, камень ссыпался, и возница-аравакаш, подтянув оглобли и закрепив их, хлестнул лошадь камчой.

Вторая арба, на смену первой, въехала на площадь. Второй холмик камней вырос рядом с траншеей, а на площади все еще никого.

Не бесполезно ли привезены камни?..

Но вот вздохнул облегченно Левонтьев. Темная толпа, зловеще-молчаливая, вползла на площадь, и Левонтьев рассмотрел, удивившись немало увиденному: пятеро крепких дехкан в серых шинелишках шагают спокойно в центре довольно просторного круга, образованного толпой. Никаких следов насилия. Все чинно и спокойно.