Арнольд Каштанов - Коробейники

Шумский шарил по карманам пиджака, нашел записную книжку, полистал ее и сунул на место.

«Все это очень непросто, брат... Боюсь, ничего не выйдет... Зна­ешь что? Поговори с завкафедрой. Даже не надо упоминать, что уво­лился с автобазы. Ему до этого нет дела. Просто приди и спроси: «Нет ли у вас работы?» На меня, разумеется, ссылаться не нужно, он таких советчиков, как я, не любит. Просто приди и спроси.— Шум­ский поднялся.— Ну, брат, еще раз извини». Потом Юшков видел его в вестибюле около длинного гардеробного прилавка. Тот надевал плащ и старательно отворачивался, боясь, что Юшков опять подойдет к нему.

Юшков медленно прошел две автобусные остановки, решил было позвонить Сане Чеблакову или Валере Филину, но тут остановился автобус, он вскочил в него и поехал домой.

У них был Радевич. Они с матерью сидели рядышком на диване, смотрели телевизор. На журнальном столике стояли чайные чашки. Мать обрадованно подхватилась, заспешила на кухню: «Какой ты молодец! Никак не заставлю Николая Степановича пообедать! Сейчас будем все вместе... Слышишь? Это «Анна Каренина», старая запись! Я сейчас рассказывала Николаю Степановичу, какой это был спектакль до войны! В записи, по-моему, не самый удачный...»

Радевич затравленно смотрел на Юшкова. Порцию духовной пи­щи, которую он получил сегодня, ему было не переварить. Юшков спросил: «Ты давно здесь?» «Да все время... Как зашел за чемодан­чиком...»

Их квартира называлась полуторкой. Название сохранилось с тех послевоенных времен, когда поставили у заводской стены несколько маленьких двухэтажных домов, положивших начало заводскому по­селку, который потом слился с городом и стал Заводским районом. Дома были добротные, даже с кое-какой простенькой лепкой над дверьми. Стены в три кирпича, высокие потолки — долгое время эти квартиры считались роскошными. В комнате был темный тупичок, отделенный занавеской от остального пространства. В этом тупичке стояли кровать матери и тумбочка с книгами и лекарствами. Ночью занавеску раздвигали, чтобы матери было легче дышать.

Она ничего не спросила про институт, это ей было неинтересно. Главное, что сын наконец будет рядом. Принесла и поставила три рюмки и начатую бутылку водки из холодильника. Радевич смерил молниеносным взглядом, там было граммов сто пятьдесят. Видимо, это облегчило ему задачу, над которой он бился последние часы. Шмыгнул в прихожую к своей авоське, зашуршал газетой, вытаски­вая бутылки. Юшков удержал его руку: «Не надо».— «А как же...» — «Обойдешься».

Мать внесла супницу (последний сохранившийся предмет серви­за, подаренного ей на свадьбу), выключила телевизор, позвала за стол: «Наливай, Юрочка. Мне каплю».

Радевич взял рюмку, удивился: «Она холодная! Горло простудить можно.— Грел в ладони.— Ну за хозяюшку...» «За вас обоих,— благодушествовала мать.— Юрочка ведь вполне мог остаться в горо­де. В том же институте. Сколько вон ребят из деревень в городе остались, а ему всегда нужно где потруднее».

Для кого она это говорила? Для Радевича? Чтобы он посочувство­вал ее Юрочке, прожившему пять лет там, где Радевич и все его близкие живут всю жизнь? Забытое раздражение на материнскую болтовню поднималось, как поднимается температура.

В окно были видны окна бесконечного — вверх, вправо и влево — двенадцатиэтажного дома. Они уже зажигались в сером сыром воз­духе. После ужина Радевич засобирался. Мать уговаривала его ос­таться: «Зачем в гостиницу, когда у нас диван пустует!» «Ну так ведь там уже деньги плачены...» Юшков пошел провожать.

Дождь кончился. Соседний дом двенадцатью своими этажами придавил их узкую двухэтажную улицу, выводящую на широкий проспект. «Мать у тебя культурная женщина, ничего не скажешь».— «Завтра помогу тебе с сальниками. Да и потом будешь приезжать — всегда звони... Начальником автоколонны теперь, наверно, Сергея сделают».— «Раньше думали Тимошенко».

Тимошенко уволился полгода назад. Неприятно задетый Юшков возразил: «Как? Когда это — раньше? Я сам месяц назад не знал, что уволюсь».— «Ну...» — «Я не знал, а вы знали?» — «Так ведь уво­лился же вот». Возразить было нечего.

Утром Юшков разыскал Радевича на заводе. Тот, оказывается, обманул: никакого номера в гостинице не достал, спал в кабине свое­го тягача, укрывшись тряпьем. «Ты зачем это из меня скота дела­ешь?» — оскорбился Юшков. Радевич молча улыбался. Они получили сальники, простились, и Радевич уехал. Его машина с автобазовским номером развернулась среди контейнеров, разминулась с сорокатон­ным «БелАЗом» и свернула на заводскую аллею. Юшков помнил наи­зусть все автобазовские номера, и теперь их следовало забыть.

Было неожиданное и непривычное чувство свободы. Впервые в жизни он не знал, что ему делать, и оттого казалось, что может слу­читься все, даже самое невероятное. Шла мимо блондинка из Клецка, лукаво и нежно улыбнулась: «Получили сальники?» «Получил»,— сказал он. Она сказала: «Вот видите, а вы волновались. Никогда не надо волноваться». Глаза ее смеялись, ноздри и полные губы дрожали от избытка жизни. Чувствовать себя жертвой и бередить обиду не хотелось. Сидя в кабинете Чеблакова, о вчерашней встрече с Шумским он рассказывал как о забавном анекдоте. «Ну деятели,— сказал Чеблаков.— И куда ты теперь?» Юшков ответил: «Все к лучшему, Саня». «Не пойму, чему ты радуешься»,— подозрительно сказал Чеблаков. Позвонили Валере Филину, чтобы вместе пообедать. Чебла­ков вспомнил: «Да, имей в виду: Валера бороду отпустил. А то ска­жут потом, что не предупредил человека...»

Борода очень изменила Валеру. Стоял около столовой невысокий ладный мужичок из детской сказки, широколицый, с русой, почти рыжей шелковистой бородой, щурил глаза, и этот прищур и всегда­шняя простецкая улыбка стали из-за бороды по-мужицки лукавыми. Юшков пощупал. «Где такую отхватил? Ни в чем себе не отказы­ваешь».— «Сама выросла,— оправдался Валера.— Бесплатно».— «Как работка?» — «Собакам сено косим». Юшков спросил: «Жена, детиш­ки?» — «Заимей — узнаешь». Филин ухмылялся. Иначе разговаривать друг с другом они не умели. Пробовали — не получалось. Без ухмы­лочек все выходило фальшиво и неловко. Они выстояли очередь, получили обеды, и за столиком Юшков поинтересовался: «Возьмете к себе конструктором?» Филин работал в конструкторском отделе. Он сказал: «А что? Иди к нам».— «Коса у вас лишняя появилась?» — «Какая коса?» — «Которой сено собакам косите». Филин ухмыльнул­ся, прищурившись. Чеблаков крякнул: «Ну, старик, у тебя все в боро­ду ушло, как в ботву. Поздно ему с ноля начинать конструктором». «Вообще-то,— легко согласился Филин,— это верно». Многого ждать от него не приходилось. И все же хорошо было сидеть с друзьями. «В автобазу какую-нибудь не хочешь?» — спросил Чеблаков. Юшков отмахнулся: хватит с него автобазы. Рассказал: Буряк зовет на рес­сорный. Чеблаков удивился: «Ну и наглец! Они сейчас, конечно, кого угодно возьмут. Вот пусть кто угодно и идет. Нет, старик, завод не лучше автобазы, а уж рессорный... Одну глупость ты в жизни сделал, и хватит. Спешить не надо. Что-нибудь придумаем, старик». «Ты считаешь, я со сберкнижкой приехал? — усмехнулся Юшков.— У меня только трудовая, других пока нет». Настроение у него испортилось.