Вячеслав Тычинин - Год жизни

— Первый приз — патефон с набором пластинок,— громогласно читал Смоленский, высоко держа листочек, и добавил от себя, вызвав смех,— и заводной ручкой присуждается...— Кеша сделал паузу, обвел всех взглядом, наслаждаясь наступившей тишиной, всеобщим жадным вниманием, и еще раз повторил: — Присуждается... Вот что-то не разберу тут...

По шеренге масок пробежала легкая зыбь. Зал застонал от жгучего нетерпения:

— Ох, да не томи же!

— Вот пила поперечная, не человек.

Норкин потянулся к листочку:

— Дай я прочитаю.

— Ага, разобрал,— смешливо сказал Смоленский, отводя руку Норкина,—присужда-ается... маске «Голубь мира». Музыка —туш! Прошу шаг вперед. Снимите масочку.

Девушка заколебалась, но ее вытолкнули из шеренги. Пришлось подчиниться. Шнурки маски затянулись и не развязывались. Сиротка подскочил, помог девушке. Маска упала, и все увидели смущенное зардевшееся лицо, тонко и мягко очерченное. Большие серые глаза смотрели наивно и сердито.

Смоленский нагнулся, вручил девушке приз, и сейчас же из рупора динамика грянул туш. Под аплодисменты девушка перебежала зал и уткнулась лицом в пиджак Черепахина. Шатров стоял рядом и удивленно покосился на нее.

— Моя племянница,— пояснил Черепахин. Он перехватил взгляд инженера.— Третьего дня прислали к нам на работу. Нежданно-негаданно. Врач, только из мединститута. Ну что ты, Ниночка, застеснялась,— ласково сказал Никита Савельевич, гладя густые каштановые с золотистым отливом волосы девушки.— У нас люди все простые, хорошие. Познакомься вот с Алексеем Степановичем.

Шатров поздоровался с Ниной, отметив яро себя ее крепкое рукопожатие, манеру смотреть открыто, прямо в глаза, чуть склонив голову набок. Коротковатый нос, несимметричные широкие брови, одна из которых лежала выше другой, плоские скулы девушки не понравились Алексею. Зато глаза были хороши: широко раскрытые, чистые, внимательные.

Между тем жюри продолжало свою работу.

— Второй приз — никелированный будильник с тремя стрелками, заводом на двое суток,— издевательски тянул Смоленский,—круглой формы, застекленный, допускающий регулировку, присуждается... виноват, уточняю— разделили между собою маски «Арктика» и «Северное сияние». Разрешите на вас взглянуть!

Из-под бумажного айсберга показалось раздосадованное смуглое лицо Ирины Леонтьевны. «Северным сиянием» наряжена была Зоя. Она отказалась от приза, и Царикова выхватила будильник из рук Смоленского, возмущенная тем, что первый приз достался не ей. Проходя мимо Нины, Ирина Леонтьевна бросила на нее испепеляющий взгляд и одновременно мило улыбнулась Шатрову.

— Третий приз...— снова затянул, как на аукционе, Смоленский, но не успел закончить.

Хлопнула дверь. Вбежал дежурный из конторы прииска.

— Игнат Петрович, беда! Жафаров в блоке подорвался!

Мгновение оцепенелого молчания, и сразу — вихрь тревожных голосов, чей-то надрывный вскрик...

2

Как всегда, собираясь на работу, Жафаров задержался перед портретом в траурной рамке. С ласковой укоризной Анаит смотрела на мужа. Рано поседевшие волосы завязаны узлом. Морщины избороздили лоб.

— Знаю, Ана, что скажешь. Не уберегли мы с тобой мальчика. Я, старый, хожу по земле, а его нет. Что ж делать— война... Он погиб не зря, унес с собой врага. А зачем ты ушла от меня, оставила одного? Эх, Ана, Ана...

Глаза Жафарова затуманились. Пора бы уж привыкнуть к своему горю. Да нет! Видно, старое сердце медленно раскаляется, но зато и не гаснет.

За полчаса неспешной походкой пожилого, утомленного человека Жафаров поднялся к штольне.

Добравшись до восстающего — вертикального колодца, уходившего вверх на много метров, взрывник получше закрепил на спине сумку с пыжами и аммонитом и полез по растрелам — коротким бревнам, вбитым между стенками восстающего.

Поднимаясь все выше, Жафаров совсем не думал о пропасти, которая подстерегала каждое его неосторожное движение. Он размышлял о предстоящей работе, о жизни. Хорошо ли пробурил Неделя шпуры? Молодой человек —мог заторопиться, чтобы не опоздать встретить свою девушку. Разве он сам не был когда-то так же Молод, не считал часы до встречи с Анаит? Так устроена жизнь. Каждый проходит свой круг. Вот через несколько часов наступит Новый год. Кто скажет, сколько лет ему, Старику, предстоит еще прожить?

Временами Жафаров останавливался, чтобы перевести дыхание, равнодушно смотрел вниз. Под ногами чернела бездонная пропасть. Лампочка освещала только два-три ближайших растрела. Могильная тишина окружала взрывника. На земле такой тишины не бывает. Там то ветер прошумит в листве, то сонно крикнет какая-нибудь ночная птица, то где-то далеко зашумит мотор. А здесь, под землей, никаких звуков.

Жафаров отдыхал три раза, пока добрался до блока. Последние метры пришлось ползти на животе через тесную дыру. В забое чернело множество аккуратных круглых отверстий. Они делали грудь забоя похожей на пчелиные соты. Нет, шпуры пробурены на совесть!

Разложив материал, взрывник принялся за дело. Заполнив часть шпура аммонитом, вставив взрыватель, Жафаров вкладывал в шпур сырую глиняную колбаску — пыж и осторожно трамбовал его. Так были заряжены все шпуры. Оставалось поджечь запалы.

Небольшим факелом Жафаров поджег свисавшие концы бикфордова шнура. Они воспламенились со свистом, огонь быстро пошел внутрь. «Вот так. Теперь пора уходить». Взрывник убедился, что горят все запалы, и побежал к выходу.

Вот и отверстие, через которое он пролез в блок. Жафаров лег на живот и похолодел: дыры не было, ее плотно заклинила большая глыба породы. «Обвал. Попал в западню»,— обожгла отчаянная мысль. Чувствуя, как у него слабеют ноги, взрывник беспомощно, словно подбитый заяц, завертелся на месте. Что делать. Вот она, смерть!

Первая мысль была — вытолкнуть глыбу. Обламывая ногти, напрягая все силы, Жафаров схватился за нее. Тщетно! Глыба даже не шелохнулась. Теряя от ужаса самообладание, взрывник кинулся к горящим шнурам. Обрезать их! Не допустить огонь к зарядам! Поздно! Огонь шел уже в толще породы, подбираясь к аммониту.

Тогда, потеряв надежду на спасение, следуя инстинкту самосохранения, несчастный вжался всем телом в небольшую расщелину. Лампочка покатилась по земле и погасла. Мрак окутал человека. И в этой кромешной, адовой тьме грянул первый взрыв. Красноватые молнии пучком вырвались из шпура. Осколки породы с визгом полетели во все стороны, дробясь о несокрушимые стены каменной пещеры. Один осколок зацепил спину человека, стоявшего в расщелине, и вырвал из нее кусок мяса. Человек дернулся, но не упал, еще плотнее втиснулся в расщелину, заполняя своим мягким телом, страстно жаждущим жизни, каждое крохотное углубление в безжалостном камне.