Вячеслав Тычинин - Год жизни

Шипел пар. Гремели массивные шестерни. Словно палуба, дрожал и зыбился под ногами железный пол кабины. Земля бежала волчком перед глазами, как при штопоре самолета. И с каждой минутой углублялся котлован перед экскаватором, а длинный хребет рос в высоту, раздавался вширь.

Неизвестно почему, в забое появился замерщик. Распустил рулетку, зашагал по комьям грунта. Никита Савельевич только тогда понял, что его смена кончилась, когда увидел у гусеницы поднятое кверху, улыбающееся лицо сменщика.

Черепахин отлепил ладони от рычагов, развернул плечи. Потом выбрался на гусеницу и спрыгнул. Но земля предательски закачалась, ушла из-под ног, и Никита Савельевич упал бы, если б его не поддержал сменщик.

Откуда-то возник Арсланидзе. Черепахин хотел что-то сказать ему, но только отчаянно махнул рукой и крепко обнял начальника парка.

От котлована шел замерщик. Стальная лента вилась за ним, скручиваясь кольцами, как живая.

— Ты знаешь, что наделал, Савельич? Три тысячи кубов выбросил за контур!

Да, старый экскаваторщик знал, что он сделал для участка, для прииска...

Ночью разыгралась непогода. Тяжелый плотный ветер, перемешанный со снегом, несся с юга. Глухо гудела тайга. Басовитый неумолчный шум ее стоял над прииском, сжимал тревогой сердца. Утром рабочие едва добрались до участка. Все потонуло в белесой мгле. Снег закупоривал уши, слепил глаза, не давал дышать. Яростные порывы ветра сбивали с ног. Люди шагали с трудом, высоко поднимая ноги, взявшись за руки. Везде протянулись сугробы.

Шурфовщики тесно набились в тракторную будку на краю полигона. Курили, держа цигарку в кулаке, присев на корточки. Опасливо поглядывали на потолок, когда освирепевшая пурга обрушивала на крышу будки снежную лавину. Жиденькое строеньице скрипело под могучим натиском ветра, шаталось, жалобно стонало. Неторопливо перебрасывались невеселыми фразами:

— Ну, разошлась погодка, мать честная...

— Не говори. Не дай бог сейчас в дороге оказаться.

— Пропал день. Ни фига не сделаем.

— Какая работа! На ногах не удержишься.

— То-то я давеча видел, собака по снегу каталась. И точно — к пурге.

В это время, неясный, смягченный ревом ветра, выбухнул взрыв. Шурфовщики замерли, изумленно прислушиваясь, вытянув шеи. Померещилось? Нет. Снова, на этот раз сдвоенно, громче, ударили взрывы.

— Слышь, Серега?

— Мама родная, шурфует!

— Да кто ж это, братцы?

— Григорий? Нет, он болеет. Николай? Он. Ребята, Николы нет!

— О, дьявол щербатый, на какую штуку поднялся!

Рабочие вывалились из будки, прикрываясь рукави-цами, полезли в снег. Вскоре впереди что-то зачернело. Легкая дощатая перегородка стояла наклонно, обложен» ная снизу, для поддержки, снегом. Под ее защитой в неглубоком шурфе копался человек. Когда рабочие окружили шурф, человек поднял голову, оскалил в задорной усмешке щербатые зубы.

— Приволоклись, работнички? Кто за вас план выполнять будет? Тетя Мотя?

— Никола, это ты, друг ситный? Обманул пургу?

Через час по всему полигону разбрелись шурфовщики.

Отгородись от пурги кто чем, они долбили мерзлую землю, закладывали в шпуры аммонал. Черные земляные султанчики взлетали кверху и исчезали, разметанные пургой.

...Лисичка стоял на краю обрыва, посасывал свою неизменную трубку и командирским взглядом изучал рельеф местности. Позади почтительно переминались лотошники.

— Здесь! — уверенно сказал Лисичка.— Тут она, голубушка.— Не оборачиваясь, только растопырив пальцы, лотошник добавил: — Кирку!

Сейчас же протянулось несколько услужливых рук с остро отточенными кирками. Лисичка сошел вниз, нанес несколько ударов по звенящей от мороза кромке обрыва. По каким-то одному ему известным признакам определил, где искать золото,— передвинулся влево. Рубанул киркой сплеча. Отошел еще на несколько шагов, припоминая, как выглядело это место летом. Потом вернулся, взял еще левей и тут обрушил кромку обрыва. Окончательно утвердившись в своем предположении, топнул ногой:

— Раскладывайте пожог здесь.

Лотошники засуетились, подтаскивая дрова. Скоро запылало несколько больших костров. Прозрачный дрожащий дым то растекался понизу, то, свиваясь, взметывался кверху. Шипели сырые поленья. Ширились черные пятна вокруг костров, цепочкой протянувшихся вдоль борта старой горной выработки.

Сидя на валуне, Лисичка распоряжался:

— Добавь дровишек. Да не туда! Недавно ослеп, а уже ни зги не видишь? Суетлив больно, паря. Вот теперь хорошо, довольно.

Когда костры прогорели, лотошники накрыли раскаленные угли листами жести. Понемногу промерзший грунт отошел. Кирками и лопатами надолбили талого грунта, насыпали в мешки, сложили их на подводу. Старый меринок влег в хомут, направляясь к недалекому тепляку.

Вечером, обходя участок, Шатров зашел в лотошный тепляк. Пригнулся, перешагнул высокий порог и остановился, отыскивая в клубах пара Лисичку. Старик сам подошел к нему, удрученно почесал восковую лысину.

— Худо дело, Алексей Степаныч, обмишурился я...

— Да что вы! — испугался Шатров.— Как же так, Максим Матвеич? Ведь я на вас как на каменную гору...

Кто-то потянул Шатрова за рукав. Рядом стоял Чугунов, морщил губы улыбкой.

— Пятьсот!

— Что пятьсот? — не понял Шатров.

— Пятьсот процентов дали,— выговорил Чугунов.

Лисичка торжествующе засмеялся. За ним облегченно засмеялся Шатров. Во всех углах задвигались, зашумели лотошники, довольные, что шутка удалась, что твердое рабочее слово сдержано. Свет падал на улыбающиеся лица, забрызганные, но счастливые. Ласково блестели глаза.

Кривая, вычерченная мелом на старенькой, обветренной непогодами доске показателей участка, лезла вверх. Все пришло в движение. Общежития заполнялись только поздним вечером. Наскоро поужинав, усталые рабочие засыпали мгновенно.

В один из дней на участок пришел Крутов. Шатров доложил обстановку. Игнат Петрович слушал, нагнув голову, глядя на Шатрова вполоборота, исподлобья. От его толстой шеи, выдвинутого подбородка, презрительно оттопыренной нижней губы, ото всей массивной фигуры так и излучалась непонятная властность. Шатров невольно подтянулся, как перед командиром полка в былые времена.

— Люди работают с небывалым подъемом! — закончил Алексей.— Уже видно, задание перевыполним.

— Значит, заниженное задание участку дали,— уронил Крутов. И ушел.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ТУЧ И СГУЩАЮТСЯ

1

— Гляди, ребята, гляди! — крикнул Лисичка.

Старик указал пальцем на потолок барака. Горняки

встревоженно подняли головы. Нить электрической лампы, о которой успели совсем позабыть, краснела на глазах, Вот из вишневой она стала оранжевой, потом желтой и, наконец, ослепительно белой. Стыдливо заморгал бледный язычок керосиновой лампы на столе. Кто-то фукнул в стекло, и язычок погас. Запахло горелым фитилем.