Вячеслав Тычинин - Год жизни

Черепахин умолк, словно собираясь с мыслями, медленно пригладил волосы.

— Не знаю почему, не выходит она у меня из памяти. Щемит сердце. Ведь глава правительства, а костюм темный, качеством ну вот как на моей хозяйке. Ботинки простой кожи, черные, с круглыми носами. Как это понять? Мои дети, рабочего, живут в достатке, а тот, кто им жизнь открыл... за них свою положил...

Черепахин нахмурился, прикрыл ладонью глаза.

Все молчали.

4

Ровно в шесть Норкин сложил папки аккуратной стопочкой, подровнял, засунул их в ящик стола, запер на ключ и еще постоял, соображая, не забыл ли чего. Плексигласовый человечек, сидевший на земном шаре, наполненном чернилами, внимательно смотрел на Норкина.

Крутов лазил где-то по шахтам. Зоя уже ушла домой. Через тонкие перегородки слышно было, как, шумно переговариваясь, уходят из конторы служащие.

— Я сегодня в перерыв тесто поставила.

— Мой, наверное, уже печку затопил.

— Иван Кириллыч, трахнем вечерком по маленькой?

— Эх и сосну же я! Весь выходной буду спать.

По дороге домой Норкин зашел постричься. В парикмахерской горели рядышком две большие керосиновые лампы с закопченными стеклами. В воздухе стоял густой запах дешевого одеколона, туалетного мыла и табачного дыма. На полу валялись клочья волос. Обрюзгший парикмахер со склеротическим румянцем на щеках лениво водил блестящей машинкой по круглому затылку клиента. В тусклом зеркале Норкин увидел его отражение. Эта был Сиротка.

— Леониду Фомичу сорок одно с кисточкой! Приветствую вас,— радушно сказал шофер, глядя в зеркало.— Присаживайтесь. Я сейчас выскакиваю. С выходным вас. Какая бы ни работа, а сегодня суббота.

— Нагни голову. Шею подбрею,— прервал излияния шофера парикмахер. Он уже вооружился бритвой.

— Я тут рассказывал Спиридонычу, как ребятки лихо бьются,— радостно продолжал свое Сиротка. Норкин не ответил на его приветствие, но шофера ничуть не интересовало настроение парторга, ему нужны были сейчас не собеседники, а слушатели. Сиротка только что плотно поужинал, выпил пива и был в обычном для него превосходном настроении. Его распирало желание поговорить. Немалое значение имело и то, что шоферу удалось подработать в последнем рейсе. На обратном пути из Атарена он подвез до Глухариной заимки семью какого-то горного инженера, и теперь две сотенные бумажки заманчиво хрустели во внутреннем кармане комбинезона.— Вчера еду из Атарена, смотрю — полуприцеп на боку. Не рассчитал скорость на повороте и перекинулся. Только с километр отъехал — лесовозка на дороге. Ударила сзади в самосвал. Вдрызг разбилась. Мотор в кабину ушел. А кузов с самосвала в тайгу улетел. Во удар! Остановился, покурил с ребятами, спрашиваю, как получилось. Занятно все-таки. Оказывается, самосвал стоял на дороге — водитель залез под него, кардан посмотреть. И в это время полным ходом дует сзади, из-за поворота, груженая лесовозка. Как ахнула — аллюр три креста,— так самосвал пополам, а лесовозка вдребезги. Но самое чудное — шофера не тронуло. Он как лежал вдоль дороги, так обе машины над ним и проскочили: своя, от удара, и чужая.

— Не может этого быть, врешь ты все,— угрюмо сказал парикмахер, намыливая ухо шофера.

— Чтоб у меня баллон лопнул, если вру! — горячо запротестовал Сиротка. Он даже заерзал на стуле.

— Сиди смирно! — прикрикнул парикмахер.— А то так и смахну ухо. Вертишься, как на шиле...

— Я давно приметил,— убежденно сказал Сиротка,— что шоферам ничего не делается. Уж как только машины не бьются! Бывает, под откос летит вверх тормашками, кабина всмятку, руль крышу проткнет, а шофер жив. Почему так?

— Наверное, земля вас не принимает, анчуток,— высказал свое убеждение парикмахер.— Всё! Освежить? Компресс? Пудру? Не хочешь, ходи так. Три рубля.

Норкин уселся в кресло.

— Бокс желаете? Или ежик, полечку, Леонид Фомич? — галантно спросил мастер. Спросил для проформы. Он отлично знал, что Норкин всегда стрижется под польку. Закутывая клиента в простыню, парикмахер вежливо поинтересовался: — Что новенького?

— Да так, ничего особенного,— неопределенно ответил Норкин, соединяя руки на животе, рассматривая в зеркале свое отражение. Маленькие зрачки смотрели из-за стекол очков равнодушно и непроницаемо. Под глазами повисли дряблые мешки.

Сиротка закурил, поправил прическу и приготовился рассказать, как однажды ночью вывез из тайги за шестьсот километров к хирургу на срочную операцию своего директора. Но при взгляде на замкнутое, безразличное лицо Норкина передумал и вышел.

— Несамостоятельный человек,— неодобрительно заметил парикмахер.

Движением бровей Норкин подтвердил эту характеристику.

Парикмахеры нередко отличаются несколько философским складом ума. Замечено, что многие из них склонны обсуждать с клиентами коренные вопросы человеческого бытия, проникать в сущность явлений. Приисковый мастер тоже любил такие темы. Но особенно привлекали его зловещие новости, повергавшие в трепет слушателей.

— Говорят, под Новый год ожидается шестьдесят два градуса,— злорадно сообщил парикмахер.— И такой мороз продержится декаду. Все машины станут. А дров на прииске на три дня. Повымерзнем, как тараканы.

Норкин не слышал по радио долгосрочного прогноза погоды, однако не захотел выказать свою неосведомленность.

— Вообще будут низкие температуры,— солидно подтвердил парторг.— Но насчет шестидесяти двух я лично сомневаюсь.

— И еще толкуют,— продолжал мастер,— будто к нам циклон идет с Тихого океана. Деревья с корнем выворачивает, крыши рвет. Что будем делать? Вот погибель-то!

На это Норкин затруднился ответить и предпочел промолчать. Упираясь в его плечо пухлым животом, парикмахер усердно трудился. Машинка стрекотала. Срезанные волосы падали на простыню. Закончив стрижку, мастер взбил мыльную пену в стаканчике и вмиг покрыл белыми хлопьями лицо Норкина. Оттягивая кожу, до глянца выбрил Норкина, но поправить щеточку усов не успел. Прибежал запыхавшийся посыльный:

— Иди в контору, Игнат Петрович требует. Побреешь его.

Мастер заколебался было с бритвой в руке. Но Норкин сам поторопил его:

— Ладно, обойдусь пока. Иди, не задерживайся.

Мастер привычно уложил инструмент в чемоданчик

и вышел. Следом за ним, недовольно ворча, потянулись горняки. Человек пять-шесть успело набиться в парикмахерскую. Очередь растаяла: все знали, что Крутов бреется подолгу.

Жил Норкин недалеко от конторы. Поднявшись на крылечко своего дома, он потянул тугую набухшую дверь. В прихожей было темно, и Норкин ударился обо что-то коленом, зашипел от боли. Марфа Никаноровна была дома.

— Куда лезешь в своих копытах? — прикрикнула она на мужа.— Снимай сейчас же, надевай тапочки.