Вячеслав Тычинин - Год жизни

— Вот об этом-то я и пришел вас попросить,— пой-мал на слове Лисичку инженер.

Лотошники засмеялись:

— Попался, дед?

— Хвалил, старина, свою плешь, теперь давай выкручивайся.

Шатров рассказал о задании участку.

— Дело за вами, товарищи. Больше надеяться не на кого, сами понимаете. По золоту весь план в ваших руках. Ясно, что с дровами, водой задержки не будет. Это уж моя забота.

И снова, как в шахте, воцарилось молчание. Стало, слышно потрескивание дров, глухое бульканье воды.

Лисичка обвел всех лотошников насмешливым взглядом.

— Сошлись кой об чем помолчать? Так, что ли? Дед молчит, так вам и сказать нечего?

Лотошники, присмирев, вразнобой откликнулись:

— Как ты, Максим Матвеич...

— Надо, конечное дело, а как?

— Навряд ли осилим.

Шатров с волнением ожидал, что скажет Лисичка. Старый лотошник не только был признанным вожаком. Он один знал, где можно сейчас добыть богатые золотом пески. Но Лисичка медлил с ответом. Он даже забился в угол, как будто обиделся на начальника участка за шутку.

Молчание затянулось. Приходилось идти на маленькую хитрость.

— Разговаривал я вчера с Крутовым, Максим Матвеич. Тот прямо сказал: «Иди к Лисичке. Если он не выручит твой участок, больше некому».

Маневр удался. Польщенный, Лисичка вылез из своего угла, сердито нахмурился, скрывая самодовольную улыбку.

— Знает, старый черт, кто ему золотишко дает! Эх, Алексей Степаныч, расстроил ты мои планы. Есть у меня на примете местечко— цены нет! Берег я его к весне, но, раз такое дело, придется, видно, откупорить. Дам золото, не сомневайся!

Шатров крепко пожал узловатую руку рабочего.

— Другого ответа я от вас и не ожидал, Максим Матвеич. Благодарю. Не я — весь коллектив участка благодарит за защиту рабочей чести лотошников!

3

На следующий день Шатров отправился к Черепахину.

Журавлиная шея экскаватора поднялась высоко вверх, надменно застыла на месте. Недвижно висел на толстых цепях ковш. Из трубы слабо курился дымок. Стоя на широкой гусенице, Арсланидзе копался в полуразобранной машине. Никита Савельевич подавал ему то ключ, то молоток, то деталь, заглядывал через плечо инженера внутрь.

Шатров подождал, пока Арсланидзе перестанет стучать молотком.

— Надолго ремонт? Здравствуй, Георгий. Добрый день, Никита Савельич.

— Это не ремонт, Алексей. Мы тут с Черепахиным еще одну маленькую реконструкцию затеяли.

— Да? А я думал с бригадой поговорить. Попозже придется. В какое время, Никита Савельич?

— Как вам сходней. А может, не здесь, у меня соберемся? Георгий Асланович тоже будет.

Вечером Шатров застал в доме Черепахина целое общество. Сам хозяин вместе с Арсланидзе делал какой-то набросок на бумаге. Помощник машиниста и оба кочегара сидели за самоваром. Судя по красным блаженным лицам, они уже выпили не одну чашку горячего чая, которым их радушно угощала Евдокия Ильинична. Клава тоже была дома. Она держала на коленях коробку с патефонными пластинками. Их только что привез из Атарена Сиротка. Шофер расположился на скамеечке у ног девушки и перебирал пластинки, объясняя их достоинства. Поодаль со скучным видом приткнулся на табуретке Тарас Неделя.

Говорить долго Шатрову не пришлось.

— Не миновать сделать,— просто сказал Черепахин.— Тем более — надежда есть.

— Мы сейчас анализируем выполнение цикла,— пояснил Арсланидзе.— Хронометражист засек каждую операцию. А мы соображаем, как их сократить. Уже ускорили подтягивание ковша. Нащупывается нечто на повороте стрелы. Сумеем сэкономить пять секунд на цикле, считай, твой план в кармане.

— Вот еще закавыка — свету нет,— покашливая, оглядываясь на кочегаров за одобрением, вмешался помощник машиниста.— В ночную смену, почитай, на ощупь работаем, с факелами.

— С этим ничего не поделаешь,— вздохнул Черепахин.— Будь бы электрический экскаватор, другое дело.

— У меня старенькая динамка есть,— неожиданно откликнулся Сиротка, отрываясь от приятного разговора с Клавой.— Могу принести, уважить. Только для вас, Никита Савельич.

Клава ласково поглядела на шофера. Никита Савельевич заметно обрадовался, но поблагодарил сдержанно.

Поговорили еще о подвозе дров, воды, рыхлении грунта для экскаваторов. После деловых разговоров Евдокия Ильинична пригласила гостей за стол. Кочегары и помощник машиниста, до краев налитые чаем, ушли. Клава выпроводила Сиротку. Пять минут спустя, все та-кой же скучный, засобирался Неделя. Перед уходом он тихонько сказал Шатрову:

— Вы не подумайте чего, Алексей Степаныч, что я здесь сижу. Я в обеих шахтах все шпуры пробурил.

За чаем внимание Арсланидзе привлекла одна из фотографий на стене. Черепахин, в длинной до пят шинели, еще без бороды и усов, стоял на фоне какого-то большого белого дома. Арсланидзе и Шатрову показался странно знакомым этот дом, как будто они где-то уже видели его.

— Самая дорогая память,— ответил на вопрос Шатрова Никита Савельевич. Лицо его стало ласковым, чуточку грустным. Веки прикрыли глаза. Натруженные пальцы тяжелых рук сплелись вместе, словно ища взаимной поддержки.— Интересуетесь? Могу рассказать.— Черепахин вздохнул.— Стояла тогда наша дивизия в лагерях под Москвой. И в один день повезли нас, красноармейцев, в Горки Ленинские, где Ильич умер.

Клава тихо подошла ближе. Она не раз слышала этот рассказ отца, но всегда находила в нем для себя новые подробности.

— Осмотрели, конечное дело, парк. Там одно дерево Ильич приказал подлечить, чтоб жило и радовалось. Так оно и растет, зеленое, веселое, а Ильича нет... Показали нам машины, на которых Ильич в Москву ездил. Одна остроносая, как лодка, другая на гусеницах, на резиновой ленте. Это ему рабочие сделали: снегу в ту зиму много было, колесный автомобиль буксовал. Посмотрели лавочку над кручей. Он на ней любил отдыхать. Далеко-о видно оттуда! И село под горой видать. Частенько туда Ильич к мужикам хаживал. И они к нему ходили с ребятишками— кино посмотреть. Потом пошли в дом. Само собой, надели мягкие шлепанцы, чтоб не топать, не греметь. Там в одной комнате — шкаф, огромный такой, во всю стену. На разных языках книги, множество книг. Ученый человек, ему без книг нельзя было. С народом советовался, ну, а с книгами — тоже. Прочитали документы, надписи всякие под стеклом. Одну я списал, для памяти. Клаша, подай мне шкатулку материну!

Из глубины резной деревянной шкатулки, обитой изнутри красным бархатом, Черепахин бережно извлек коричневую книжечку, тщательно завернутую в пергамент.

Лиловые чернила от времени выцвели, но буквы еще различались хорошо.

— Вот. «Телеграмма бойцов Первой армии. Сентябрь 1918 года. Дорогой Владимир Ильич! Взятие Вашего родного города — это ответ на Вашу одну рану, а за вторую— будет Самара!» — прочитал Черепахин и бережно уложил обратно книжечку.— Им Ильич вскорости ответил, что, дескать, взятие его родного города — самая лучшая повязка на раны. Благодарил за жертвы. И еще я видел одежду Ильича.