Вячеслав Тычинин - Год жизни

— Что я вижу! Тома! Ур-ра! А я думал, ты только завтра-послезавтра приедешь. Ну, здравствуй!

— Здравствуй. Ты опять до полуночи в парке пропадаешь?— целуя мужа, попеняла немножко Тамара.

— Зато Алексею бульдозер отремонтировали. Уже работал сегодня.

Едва войдя в комнату, Георгий остановился перед женой, положил ей руки на плечи.

— Прежде всего: результат экспедиции. Нашли запасы?

— Еще какие! — ликуя ответила Тамара.— Грандио-зус! Колоссаль!

— Значит, «Крайний» будет жить! — с облегчением перевел дух Георгий.

Пока Тамара снимала с себя верхнюю одежду, переодевалась, Георгий рассказывал о последних новостях:

— Приезжал инспектор из окружкома профсоюза с заданием проверить бытовые условия на прииске. Но Галган так быстро его спровадил, что ни мне, ни Кеше Смоленскому не удалось с ним встретиться. Мы уж узнали задним числом. Алексей тоже вернулся? Вот кому надо было повидаться с этим инспектором! Надо же — такая незадача...

Тамара обошла квартиру, внимательно осматриваясь.

— Как вы тут без меня жили, мужички? Не иначе грязью обросли..:

— Что ты! Принимай вахту. Смотри: полы вымыл, вытряс все ковры, перемыл кастрюли... Чудо, а не муж,— хвастался Георгий, следуя за женой.

— А цветы поливал?

— Утром и вечером.

— Вову хорошо кормил?

— До отказа. Обед — экстра-класс — из трех блюд: суп, каша, компот.

— Хорошо, мамочка,— подтвердил Володя. В длинной ночной рубашке, шлепая туфлями, он тоже ходил по пятам за матерью.

— Денег много извели?

— Сущие пустяки. Двести рублей.

— Правда? — подозрительно спросила Тамара.— .Что-то не верится.

Она вернулась в кухню, открыла дверцу кладовки и невольно всплеснула руками.

— Все сухофрукты съели! Ах, обжоры! Да ведь их там на месяц лежало. И сахар! И консервы! Ну, друзья, теперь я понимаю, почему у вас мало денег ушло.

Второе разочарование постигло Тамару, когда она подняла накидку на патефоне. Густая пыль нетронуто лежала на крышке.

— Видишь ли, Тома,— торопливо пояснил Георгий,— за последнее время в земной атмосфере наблюдалась необычайно высокая концентрация пыли, как в год извержения Кракатау...

— А концентрация грязи в атмосфере не отмечалась?— Тамара подняла ножонку Володи и показала мужу черную ступню ребенка.— И с такими ногами он у тебя ложился в постель?

— Увы! Вот она, благодарность жен,— сокрушенно поднял кверху глаза Георгий, неумело изображая на своем лице скорбь.— Вместо признательных поцелуев — мелкие придирки к образцово-показательному мужу.

— Ладно уж, иди, поцелую своего образцово-показательного,— засмеялась Тамара, раскрывая объятия.— Только накорми! Голодна как волк. А ты, Вова, спи.

За ужином Тамара подробно рассказала о своей поездке в Глухую падь, расспросила мужа о появлении ревизора.

— И как ты мог упустить такую возможность, Георгий!— с упреком сказала Тамара.— Ведь обстановка на прииске накалена до предела. Лисичка рассказывал мне: рабочие возмущены плохими бытовыми условиями на прииске, произволом Крутова. Многие собираются увольняться. Люди потеряли всякую надежду на перемену, к лучшему. А наша партийная организация молчит! Долго вы еще будете терпеть Норкина?

— В этом месяце отчетно-выборное собрание. Я убежден — Норкина на нем забаллотируют. У многих коммунистов такое мнение. И уж во всяком случае я сделаю для этого все, что смогу.

— Ох, скорее бы! Стыдно за партийную организа* цию, за коммунистов. Все на поводу у начальника прииска! Это ли не позор?

Тамара разволновалась. Ее голос дрожал от негодования, руки комкали холщовую салфетку. Георгий молчал. Что возразить жене? Она права.

2

Утром Шатров дважды пытался приподняться и снова валился на кровать, не в силах одолеть крепкий сон. Каждая косточка, каждый мускул тела молили об отдыхе. Но надо было вставать. Шатров условился с Тамарой, что в десять часов они оба явятся к Крутову для отчета о поездке в Глухую падь. А до этого хотелось еще побывать на своем приборе.

По пути к промывочному прибору Шатров свернул к больнице. Нина выскочила на крылечко как была — в белом халате, пропахшем лекарствами, тапочках на босу ногу. Что-то затрепетало в сердце Алексея, когда он увидел, какой радостью осветилось милое лицо девушки, как она вспыхнула, потом внезапно смутилась и застенчиво протянула руку, не в силах погасить неудержимую улыбку, притушить блеск серых глаз. Не выпуская руки Нины, Алексей рассказал о своей поездке в Глухую падь, чувствуя, что и у него вздрагивают губы, пылает обветренное лицо. У Шатрова было такое ощущение, как будто он давно-давно не видел Нину и вот теперь вернулся к ней из далекого опасного путешествия. Ощущение это усиливалось переменами, которые произошли в облике девушки. А может быть, никаких перемен и нет, а просто у него впервые по-настоящему открылись глаза? Не могла же Нина в самом деле так измениться за эти немногие дни? Но откуда в ней появилось столько милой женственности в каждом движении, жесте, улыбке? Откуда эти грудные нотки в голосе, какая-то особая доверительная интонация в словах?

— Кеша помог вам, как обещал?

— Очень. Сама я ни за что не справилась бы. Он все время собирал заметки из комсомольской жизни, о работе шахт, участков, читал у микрофона. У него очень приятный, звучный голос. Мы ведь с ним все радиопередачи провели,— с гордостью сказала Нина,—Кроме одной. Срочно сообщили с лесоучастка — опасно заболел человек. А приехала туда, вместе с Крутовым — все здоровы. И знаете, Алексей Степаныч, сначала я думала, недоразумение какое-то, ошибка. А теперь уверена: это все козни Галгана. Да, да! Он мне сообщил о больном, он же дал машину, даже торопил с выездом. А вернулась я — узнаю: на прииск приезжал ревизор из окружкома профсоюза! И как нарочно, никого на месте не оказалось: ни вас, ни меня, ни даже Кеши... Не представляю, с кем мог тут этот ревизор встретиться? Ведь он по нашему акту приезжал, не иначе. Помните, я вам рассказывала?

— Еще бы не помнить!— горячо откликнулся Алексей.— Этот акт — еще один удар по Крутову. И надо наносить такие удары со всех сторон, взять его в кольцо, держать под огнем общественного мнения!

— А я скажу больше: надо очистить прииск от крутовщины! — Серые глаза Нины потемнели, в голосе прорвались совершенно несвойственные ей жесткие нотки.— Я в этот раз насмотрелась на него вблизи. Как он обращается с рабочими! И это — сам бывший рабочий, бедняк! Боже мой, что же у нас делается? Ведь Крутов единолично назначает людей на работу, дает квартиры, машины для поездок, свежие овощи с подсобного хозяйства... Даже лампочки и те распределяет лично Крутов! Без него шагу никто ступить не может. Всюду Крутов, Крутов, Крутов... У нас только для проформы существуют партбюро, профсоюзный комитет, собрания. А фактически всем верховодит один человек. Как он скажет, как захочет, так все и будет. Какая-то крутовская диктатура вместо советской власти! Да разве можно так жить дальше? Одна личность попирает права целого коллектива!