Насирдин Байтемиров - Сито жизни

— Хороший человек всюду отыщет красоту, плохому же и красивые места кажутся плохими. Человек сам украшает землю. Возьмем, к примеру, поселок нашего колхоза «Советский». Каким он был десять лет назад? — начала говорить Керез, удобно примостившись у огня. — Жили тесно, собрания, помнишь, проводили в коридоре школы. А теперь — Дворец культуры, красивые, удобные дома. Мы любим Москву. Но любим и свой поселок. Ведь родная земля — самое дорогое.

— Вот ответь, Керез, как мы, животноводы, должны жить дальше? Возьмем наш колхоз. Шестьдесят тысяч овец. Сколько человек нужно, чтобы смотреть за ними? Если в среднем считать по пятьсот голов в каждой отаре… да некоторые пасут по две отары. Тогда приблизительно будет сто отар. Если для каждой отары потребуется два человека, то для ста отар сколько? Двести человек, да? Но это ведь мало — только по два человека. Если по три человека считать будем, получается триста человек. Да еще прибавь, какая помощь нужна во время окота, — сама знаешь, сколько человек нужно на одну отару. А ведь с каждым годом окоты увеличиваются. И вот если все вместе посчитать — сколько же не хватает людей, в одном нашем аиле сколько не хватает! Хорошо — сейчас стали думать об этом. Много молодых ребят едут работать в аилы — вроде нас, хотят стать животноводами. Но ведь людям нужно создать условия…

— Условия мы должны сами создать, Мамырбай. До каких пор будем умолять, выпрашивать!

— Да — и баню мы тоже сами будем строить? А кто же тогда будет смотреть за скотом? Не лучше ли создать специальную бригаду, которая строила бы дома? В нижнем поселке есть — в горах нет. Почему животноводы должны обходиться без бани? Ты скажешь, что живут те, устраиваются как-то. Это правда. Но все же по-настоящему было бы хорошо, если бы люди были обеспечены обслуживанием везде, даже в самых отдаленных уголках. Было бы желание, сделать можно. Построили бы, скажем, баню где-нибудь посреди вот этого ущелья — чабанам близко, в поселок спускаться не надо. И не только баня нужна — а как быть с детьми, особенно с маленькими? Почему не построят детские ясли — я видел, в некоторых колхозах есть. Возьмем, к примеру, детей моего умершего брата. Как матери одной справиться с ними? Того успокоишь, другой заплачет, и так с утра до вечера она нянчится с детьми, а за скотом и смотреть некогда…

— Бухгалтер колхозный говорит, мол, построим им баню, а они не захотят с пастбища спускаться к ней, далеко, скажут.

— Пустые слова. Ведь даже в нижний поселок спускаются; если ближе построить к пастбищу — разве плохо? Твой отец — вот кто был энергичный человек! Помнишь, как он старался построить баню в тяжелое военное время? Даже тогда успевал подумать обо всем… Когда его убили, баня в поселке была наполовину построена. Я совсем маленький был — а как сейчас помню, на одном собрании он вот что сказал: «Пока не избавимся от грязи, не избавимся от болезней. Без бани не будет чистоты. Болезнь, с одной стороны, и есть болезнь, а с другой — это грязь. Где грязь, там паразиты, а где паразиты, там и болезнь. Борьба с паразитами — это борьба за жизнь. Если фашизм считаем заразным, вредным, то и паразиты то же самое». Мужчины на фронте, он собрал несколько женщин, подростков и сам вместе с ними начал готовить кирпичи. Я своими глазами видел, как он волок по земле единственной рукой тяжелую форму с глиной. О, такие люди встречаются редко. Он ведь был председателем сельсовета — и разделял горе каждой семьи, которая получила похоронку. Помогал вдовам, семьям фронтовиков… Война давно кончилась, теперь уже не надо скрывать: старался выделить кое-что из общественных средств семьям, оставшимся без поддержки… Скота в колхозе совсем мало осталось, и все же он выдал по одной, по две козы, снабжал молоком. Но на одном только кислом молоке долго не протянешь. Так он — дело было весной — собрал однажды людей и послал ловить рыбу. Представляешь — перегородили на время русло реки. Народ не пожалел на это даже свои кошмы. Завернули в них камни, перекрыли русло. Вода пошла в ущелье. Сколько рыбы плескалось там! Помню — таскали ее полными мешками. Вот тогда все в аиле досыта наелись, наелись рыбой. Если бы он был жив, твой отец, наш колхоз стал бы на ноги и разбогател. Даже во время войны на трудодень в других колхозах нашего района выдавали меньше, чем у нас. Некоторые колхозы не только не могли выдать на трудодни зерно — даже не выполняли план. Это правда. А у нас приходилось по килограмму на трудодень. Твой отец говорил, я помню, что в каждом ущелье построим дома, чабаны зимой должны жить в теплых домах. Да ведь и построили в верховьях два дома, правда? Это все по плану твоего отца.

— До нижнего поселка все-таки далеко, в кино оттуда не спустишься. И об этом надо подумать.

— Правильно говоришь, Керез. Люди то на джайлоо, то в поселке. Летом в этих ущельях кроме лошадей пасут овец и коров, и большинство животноводов живут здесь. Конечно, здорово было бы, если бы где-нибудь здесь построили Дом культуры, показывали кино. А в Кыз-Булаке можно было бы построить дом отдыха — ведь такие красивые места встречаются редко. Жалко, что мой отец откочевал в другое ущелье. Будь моя воля, я бы ни на вершок не отдалился от Кыз-Булака.

Тут Керез, отогревшаяся и пришедшая в себя, взглянула случайно туда, где лежала без сознания на разложенной на камнях одежде, увидела брюки-одеяло, так и оставшиеся на земле, — и легко засмеялась.

Мамырбай, поняв, что Керез чувствует себя лучше, что страх прошел, тоже засмеялся. Молодой их смех осветил пещеру особым светом, и сам огонь, как бы поддерживая этот радостный смех, разгорелся еще сильнее. Разгорелся словно бы специально для них двоих. Казалось, он старается отдать им все свое тепло, признает их, покоряется им. Он будто говорил: «Посмотрите-ка на меня! Я никогда не болею, не знаю усталости. Меня боится всякая нечисть. Все мое тело — молодость. Учитесь у меня — так и нужно жить! Будьте для всех желанными, как я. Приносите пользу миру, как я. Давайте миру свет и тепло, будьте светом жизни. Не гасите пламя жизни, наоборот, пусть ваша жизнь будет горением!» Джигит и девушка, улыбаясь, смотрели на огонь — казалось, они внимают его наставлениям. Девушка потянулась к огню, джигит видел — огонь и девушка понравились друг другу, они вот-вот сольются в одно, словно бы девушка родилась из огня… или огонь — часть ее существа?

Искры над огнем… искры в глазах девушки — они смешивались, сливались… Мамырбай закрыл глаза, не мог больше смотреть. Открыл — увидел: девушка поправляет поленья в костре — и от этого в пещере беспорядочно носятся, летают искры.

Мамырбай следил за движениями Керез — на душе у него потеплело. Как хорошо, что они сидят с ней вместе возле костра, греются, разговаривают, смеются. Как хорошо, что исчезли темнота и удушающий страх, как хорошо, что Керез радуется огню. И постепенно беспокойство и страх овладевают его душой: ведь Керез была без сознания… а вдруг бы она не очнулась!.. А он, здоровый, сильный, он подзадорил пойти с ним девушку, единственную, любимую в семье, подзадорил пойти через горы, где сейчас одни только хищники бродят… и вот она не вынесла потрясения испытания страхом! О, случись что, тогда ее мать Буюркан — ведь дочь ее единственная радость, — и Буюркан не поднялась бы с постели… Не приведи бог увидеть такое несчастье!..