Насирдин Байтемиров - Сито жизни

— Я сделал жертвоприношение… Хочу, чтобы вы отведали бульона… бу-бу-бу…

Не окончив говорить, запнулся на полуслове. Видно, решил, что и так поймут. Керез испугалась его вида. И стеснялась, что такой человек приглашает их отпить бульона, и брезговала… Не зная, что ответить, поглядела на мать. Буюркан поняла.

— Устала она с дороги, не сможет пойти.

— Бу-бу-бу… как хочет. Наш долг пригласить. Я с мыслью, что нельзя не пригласить по такому случаю, тем более что соседи… Спасибо, лишь бы не обижались…

И тут Барктабас разглядел, как похорошела Буюркан. Глаза его округлились, в них застыл немой вопрос. За два дня до смерти Кара он видел Буюркан, возвращающуюся со свадьбы. Громко смеялась в стайке девушек и молодок — и была краше всех. Сейчас ему показалось, что вернулся тот самый день. Он постоял немного в растерянности, не понимая, что произошло, как Буюркан снова сделалась красавицей. Потом заметил новую одежду… «А-а, смотрите-ка, надела привезенное дочерью Поглядишь на нее — все молодеет… Отчего так?! Есть же люди, не поддаются горю…» — такие слова, казалось, готов он был произнести. Лицо его, засохшее как кора, жалко исказилось. Повернулся и пошел, шуршали заскорузлые от грязи кожаные штаны.

— С весны сделался таким, теряет человеческий облик. Смотри, до чего оборван и грязен. Но и раньше, когда владел огромными отарами, в волчьей жадности пересчитывал каждое копыто, боясь, как бы от тысяч его овец не убыло… и тогда, говорят, на нем не видели целой рубашки. Алчадай за все воздала ему, не знаю, есть ли большая месть. Не жизнь у него — сущий ад. Нет чести в этой козлиной бороде… Иногда думаю — лучше бы умер, чем жить такой жизнью: что бы ни оказалось у него в руках, все переводит на водку. Напьется — валяется, как кабан. А то начинает рыдать… Или точит нож — наточит до блеска и говорит жене: «Зарежь этим ножом, сам не могу — не берет мое горло, закаменело, что ли…» — и нарочно проводит ножом по горлу. Я, когда остаюсь одна, боюсь, как бы не сотворил чего этот нечестивец… Ой, да сколько можно о нем… Ушел — и ладно. Ешь, сердце мое, когда еще сварится мясо…

Керез положила на хлеб сметаны и стала есть, а за едой оглядывала внутренность юрты. Все по-прежнему, все на своих обычных местах. На полу — красивый войлочный ковер — ширдак. Поверх него черная лохматая шкура — на ней сидит сейчас Керез. На специальной подставке — горка свернутых шелковых одеял. Увидев их, Керез улыбнулась. Это мама о ней заботится, для нее собирает. Когда приезжала из города на каникулы, мама каждый раз повторяла ей: «Бог даст, это все твое. Если хоть по одному одеялу справлять в год, за десять лет будет десять одеял. Иначе как приготовлю тебе приданое? Нет худшего оскорбления, если в доме, куда ты уйдешь, упрекнут, что у тебя нет отца. Девушек-сирот без конца ругают, знаю: чуть чем недовольны — так и начинают щекотать словами — мол, был бы жив отец, все было бы иначе. Нет, что я за мать, если не смогу как следует проводить единственную дочку!»

А вот еще — видит Керез — два совсем новых плюшевых одеяла и войлочный ковер под ними — тоже недавнее приобретение. На журнальном столике в углу — радиоприемник. Дальше ширмой отгорожена кухонька. У противоположной стены юрты — новая кровать; видно, мама недавно купила — к возвращению Керез. На желтом шелковом с попугаями покрывале — еще несколько аккуратно свернутых одеял. Все чисто, красиво, всего достаточно — не стыдно показать людям. Молодец, мама! И когда она все успевает! Не зря весь аил уважает ее. Керез с удовольствием смотрела, как похорошела и помолодела мать в новой одежде. Из-под маленького платка, завязанного на затылке, выглядывают блестящие камушки сережек, две черные косы заброшены за спину. Керез улыбнулась матери:

— Пойду я, а? Приведу ягненка?

— Иди, мое сердце.

— Кто заколет его, мама?

— Не видно там на склоне Бедела? Позови. Если поманишь платком — увидит.

Девушка вышла из юрты, посмотрела.

— Далеко ушел Бедел, не увидит платка. Давай сбегаю за ним, а?

— Он зорче беркута, дочка, разглядит.

Перед глазами Керез поднималась скала Кыз-Булак, и девушка залюбовалась ее неповторимой, родной красотой. Сразу вспомнила Мамырбая. Где он сейчас? Почему не захотел пойти с ней? Разве таким должен быть влюбленный? Нет, нет, она осиротела, потому что рядом не было Мамырбая. И ему грустно без нее. Теперь Керез каждый раз, глядя на Кыз-Булак, будет вспоминать Мамырбая. Каждый раз, склоняясь к роднику, будет слышать в шуме воды его слова.

Почему все так складывается? А может быть, она ошибается? Нет, в себе она уверена… и в Мамырбае тоже.

Алчадай налила в большую чашку простокваши и дала троим своим детям. Уставшие с дороги, проголодавшиеся, ребятишки с трех сторон зачерпывали тремя ложками, не отставали друг от друга. Мордашки у всех в простокваше, младший и на себя пролил. То тихо едят, то вдруг начинают пререкаться, потом снова успокаиваются. Алчадай не обращает на них внимания, она занята мясом, что варится в казане. Еще немного — и мясо будет готово.

Хоть Алчадай и рассердилась сначала, увидев расстеленную на юрте шкуру ягненка, но, заметив, что старик поставил варить мясо, замолчала. Как бы там ни получилось с ягненком, а после такой ночи, дождливой и холодной, необходимо было подкрепиться свежим бульоном. Поэтому сейчас она стояла возле казана, помешивала половником. Правда, думала она не о еде, о другом. Из головы не шли слова, которые она услышала в эту свою поездку в поселок. Она и прежде слышала подобное, но не верила, не решалась поверить — настолько ужасно все это было… Получилось так, что раньше слух дошел до нее от постороннего, почти что незнакомого человека, теперь же она встретилась с близкой родственницей Барктабаса, уже совсем дряхлой старухой. Если бы снова услышала от постороннего, видно, опять бы не поверила, но про старую Алыйман, которой исполнилось уже девяносто, всем было известно, что она не говорит неправду. И все же Алчадай мучили сомнения.

«Откуда сама старуха все узнала? И ведь если б знала раньше — не вытерпела бы и рассказала. Если окажется правдой, что Барктабас убил… Но говорила старуха без точной уверенности. Сказала — не может утверждать, что убил собственноручно… Должен быть сообщник… Но зачем, для чего Барктабасу убивать Алтынбека? Никак не связаны… Алтынбек — из дальнего аила… Случайно? А может, сделал это, чтобы взять меня в жены? Но откуда Барктабасу было знать, что Алтынбек посватался ко мне? Неужели рассчитывал, что убьет жениха и сам женится? Высохший от старости разве мог так думать? Ах, кто знает… Нет, наверное, это ложь, пустая болтовня. В тот проклятый день, в день смерти Кара, пропал и мой Алтынбек. Но Кара нашли убитым на дороге и похоронили, а Алтынбек — исчез, искали — не нашли. Правда, каждый может подтвердить, что Барктабас в тот день болел, лежал в постели. Говорят, слышали, как он стонал… а дверь запер изнутри. Кто знает, жил он один… может, и правда, лежал больной… Голова раскалывается от мыслей. Правда, что Кара он, наверное, желал отомстить. Кара раскулачивал его… Так что нельзя сказать, что не мог Барктабас убить. И все же, если он лежал больной… Но нет, сердцем чувствую: эта козлиная борода не чиста. Не может смотреть в глаза, уклоняется от прямого взгляда. На днях, когда поругались, что это он? — вдруг, ни с того ни с сего, закричал: «Скажу!» Говорю: «Скажи, что же не продолжаешь?» — а он уперся и молчит. На что намекал? Не таится ли тут беда? Но нет, чтобы этот согнувшийся старик — и убил? Ох-хо, если бы все раскрылось! Если бы увидеть мне виновника смерти Алтынбека — уж я бы помучила его! Господи, дай мне отомстить! Но эту козлиную бороду, его я заставлю сказать! Не скажет сегодня, скажет завтра, если завтра не скажет, то послезавтра… Как получилось, что он женился на мне, как сумел уговорить моего брата и мать? Почему они помогали ему? Чем он их купил? Или — заставил? Что-то, наверное, тут есть… Но как же я сумею раскрыть его, даже если и есть что-то, коль у меня нет свидетелей?.. Как использовать свидетельство старушки Алыйман? Куда потащу бедняжку, которая еле носит свою душу? Да и она может отказаться от своих слов. Что буду делать, если она заявит: «Знала бы, что ты так поступишь, ничего тебе не сказала бы!» Нет, нужно действовать иначе. Но как?»