Насирдин Байтемиров - Сито жизни

Женщины залились смехом. Ажаркан даже закашлялась, на глазах — слезы… Лишь одна Самаркан что-то буркнула себе под нос, защищая, кажется, председателя, искоса взглянула на Серкебая и зарделась. Семь пар глаз ласково смотрели на мужчину. Ресницы Жийдекан, рыжеватые и длинные, как у бычка, трепетали, будто крылышки, будто спешили куда-то, ее мелкие белые зубы сверкали, белая шея, плечи, грудь вздрагивали от сдерживаемого смеха. Дилдекан выставила свой вздернутый носик, покрытый веснушками, как бы говоря: «Приглядись, тебе стоит заметить меня». Жамалкан, чей нос был и вправду красивым, вытянула свою шею, вглядываясь в показавшегося далеко верхового. Черные круглые глаза Самаркан смотрели ожидающе…

— Споем, председатель! Нужно петь, раз поется! Неужели тетушка Бурмакан никогда не поет, а? Кто умеет причитать, должен ведь и песни петь, а? Любовные! — Жийдекан, покачиваясь, руки в боки, приблизилась к Серкебаю, посмотрела оценивающе: — Скачешь туда-сюда на своем коне, совсем в руки не даешься, милый, ну подойди же ко мне! Да поближе! О боже, до чего боязливы твои руки, милый! Да никак ты дрожишь, а? Разве никогда не брал за руки молодку вроде меня — только тетушку Бурмакан? Ох, пусть облезет пять шкур с моего лица, покраснел, покраснел, застыдился! Давайте, подружки, проучим моего свойственника, а? Не теряйте надежды, девоньки, если хорошенько откормить, будет, будет от него толк. — Жийдекан приподняла рукой подбородок Серкебая, поцеловала в щеку. — Что за каменное лицо, а? Жесткое… А может, из дерева или из кости? Ну начинай, запевай, свойственник! Давай споем. Кочевать в пост — развлечение. Не досталось похлебки из толокна, так хоть споем всласть! Черт возьми, если б вернулся мой несчастный, разве стала бы заглядываться на председателя, мешая шутку с правдой? Не одна лишь я осталась вдовой, — почти все мои ровесницы… Это наша общая участь… Однако жизнь, ее смысл — это ведь не только мужья, но и земля тоже… Земля родит, земля и заберет, когда настанет пора. Пойте, молодки! Я не стану плакать, жаловаться, шмыгая носом, как эта курица, жена Мадылбека: мол, муж ее погиб на фронте, бедная ее головушка пропала, претерпевает всяческие мучения… Уж лучше до пота отработать на этом поле и свалиться без сил, а утром все снова… Запевайте, подруги! Однако не подумай, председатель, что мы превратились в рабочих лошадей — мы все такие же женщины. Может быть, даже погорячее твоей Бурмакан! — Тут Серкебай поежился, лицо выразило досаду. — Да, да, так и говорят — за кем водится, тот побаивается!.. Что ж так переменился в лице, а? Признаешься? Нет? Хотя разве найдется женщина лучше твоей Бурмакан — никому не сделала зла. Как ни встретишь, всегда твердит одно: «Не разлучил бы меня аллах с моим старым Серкебаем!» Но ты ведь и правда не окончательно плох, а? Ох-ох, миленький, отчего это у тебя дрожат колени? Если в сорок трясутся колени, в пятьдесят будет трястись подбородок, нет? Видать, тетушка Бурмакан, хоть и кажется овечкой, все жилы вытягивает из тебя, разве не так, председатель?

— А правда, давай-ка споем, Жийдекан! Давно не слышал вашей песни, соскучился. Начинай, милая!

Слова Серкебая и то, как он с просьбой во взгляде посмотрел на каждую женщину, отвлекли их, по-настоящему навели на песню. Глаза их, всегда переливающиеся семью видами смеха, переменились, затуманились, словно увидав на мгновенье дни молодости, и снова вспыхнули живым блеском.

поет Серкебай.

Женщины слушают, онемев от удивления, потом возникает, присоединяется к песне голос Жийдекан, и уже за ней подхватывают остальные. Они улыбаются — среди их голосов наконец-то переливается голос мужчины. Голос мужчины, правда, настоящего мужчины, да к тому же и самого председателя. Они благодарны Серкебаю. Разве бывало так, чтобы запел? Даже и не подпевал никогда. Всегда ходил задумчивый, а то вдруг взмахивал рукой, будто споря с кем-то, бормотал что-то себе под нос, советовался сам с собой, останавливался, затем двигался дальше…

Но сегодня… сегодня он совсем другой. Отчего?

Развеселившиеся, обрадованные, женщины поднимались вместе с Серкебаем на зеленый холм в ярких крапинках маков. Песня сменялась песней. До сих пор ни одна из них не увидела исполосованной спины Кызалака. Когда женщины окружили председателя, мальчик отошел незаметно.

Теперь же подруги, довольные Серкебаем, шутя обнимали его, некоторые даже целовали. Всё шутя, несерьезно — изливали давно накопившееся, однако ж вот вам — распалились, разгорелись. Послышался смех — нежный, молодой, задорный, чистый. К их смеху, казалось, прислушалась гора, его поддержала река, бегущая по ущелью, пробудилась, вздохнула земля. Кони, быки подняли головы, смотрят и слушают — они тоже довольны. А Серкебай… Запах, дыхание молодых женщин заставили все забыть — улетучились, словно пар, заботы, усталость, голод, мучения. Будто сделался молодым… Поднял голову и запел, как в те давние годы, когда был пастухом…

А женщины — те совсем расходились.

— Я что-то сомневаюсь, настоящий ли мужчина наш Серкебай, — подначивала Самаркан.

Ажаркан отвечала, захлебываясь смехом:

— Сомневаешься, да? Хочешь, чтобы доказал, а?

— Чтоб тебе съесть дохлую собаку! Посмотрите, каждая загребает жар только к своему хлебу! Да если захочу, стукну каждую по голове четыре раза и уведу своего Серкеша, да, Серкеш? — вступила в схватку Жийдекан. Глаза ее и вправду затуманились…

— Кажется, она действительно знает, мужчина или женщина ее Серкеш, хи-хи-хи. — Ажаркан зашлась смехом, но Жийдекан, покраснев от злости, на самом деле ударила ее по голове.

Ажаркан перестала смеяться.

— Умираешь, как ворон без падали, да? — закричала сердито, ударила Жийдекан по руке. — Он муж тебе, что ли? Стой спокойно, чего бросаешься, точно петух на курицу!

— Он-ой, женщины, караул! — взмолился Серкебай. — Как певали прежде, «…спал я с тела, остались одни жилы, сил всего на два дня, хоть режьте, кровь не выступит у меня!..»

— Смотрите-ка, хочет улизнуть от нас, а? Разве можно отпустить зайца, попавшегося в руки? Держите его, женщины! Неужели недостойны воздаяния — ведь проглядели все глаза, ожидая… — вступила вдруг в игру тихая Созулкан и направилась к молодкам, окружившим Серкебая.

Созулкан оказалась сильной — ухватила Серкебая за пояс, повалила на траву. Две молодки за ноги, две за руки, смеясь, стали было раскачивать его из стороны в сторону, но рубашка Серкебая сбилась к шее, и на груди ясно проступили белые шрамы. Женщины увидели шрамы — остановились в растерянности, веселье вмиг погасло. И тут послышался звонкий мальчишеский голос: