Николай Яккола - Водораздел

Матрена хотела что-то сказать ему, но слова застряли в горле.

Мастер в депо действительно встретил Пекку руганью. Пекка стал оправдываться: мол, встретил земляков, вот и задержался.

— На этот раз я еще тебя прощу, — проворчал мастер. — Но заруби себе на носу, парень, что теперь в депо будут другие порядки, не то что при большевиках.

Кузовлев тоже для вида поворчал на Пекку: пусть мастер убедится, что он спуску своим подчиненным не дает. Когда мастер ушел, Пекка рассказал, где он был.

— Сволочи, — прошипел сквозь зубы Кузовлев.

— Вот бы из-за угла их… из винтовки бы, — с ненавистью прошептал Пекка.

— Не торопись ты. Я вечером схожу к бате, спрошу, что делать. А пока просверли-ка вот здесь…

Пекка и Кузовлев сблизились с того самого дня, как они на перроне распрощались с Михаилом Андреевичем. Они чуть ли не каждый день встречались после работы и вместе проводили время. В город они ходили редко — боялись барона Тизенхаузена. Англичане назначили барона комендантом города, и ребята старались не попадаться ему на глаза. Они вечерами отсиживались дома, говорили. Поговорить им было о чем. Как и всем другим красногвардейцам, им пришлось сдать винтовки, но они не забыли, что сказал на прощание Донов. Иногда в разговоре Кузовлев упоминал какого-то батю, у которого можно спросить совета, как им быть. Пекка не расспрашивал, что это за батя. Главное, он знал, что в городе есть люди, которые не покорились, которые готовятся нанести удар по захватчикам.

Просверлив отверстия в указанных местах, Пекка напомнил Кузовлеву:

— Заодно спроси у бати, как быть мне, вступать в отряд или не вступать. Хоть винтовку дадут.

«И не только винтовку, — подумал он. — Теппане вон сколько всего дали. Пулька-Поавила и Крикку-Карппа, наверно, тоже вступят в отряд».

Еще когда власть в Кеми была в руках уездного Совета, Ховатта с Теппаной собирались сформировать из карелов вооруженный отряд, чтобы изгнать белофиннов из родных деревень. И не их вина, что свое намерение они не успели тогда осуществить и что их неожиданно разоружили. Но они, так же как и многие другие карелы, не могли примириться с тем, что родной край по-прежнему оставался в руках пришедших из-за рубежа «братьев-соплеменников». Однажды они собрались в бараке и решили послать делегацию к англичанам. Выбрали Ховатту и еще четырех мужиков поголовастее. Пошли к капитану Годсону. Долго не могли добиться взаимопонимания. Только после пятой встречи были сформулированы условия, на которых был создан их отряд.

«Карельский легион формируется для изгнания белофиннов из Карелии. Вступившие в легион офицеры и солдаты обязаны воздерживаться от любого участия в политической борьбе партий и подчиняться уставам британской армии.

Я, нижеподписавшийся, обязуюсь служить в карельском легионе и подчиняться вышеуказанным уставам до тех пор, пока не будет заключен всеобщий мир между воюющими сторонами».

— Как вы намерены поступать, если пришлось бы с оружием в руках отражать нападение красных? — спросил Годсон.

— Но мы же только что условились, что должны воздерживаться от какой-то бы то ни было политической борьбы, — ответил Ховатта вежливо, но с достоинством.

Карелы, вступившие в отряд, были почти сплошь крестьяне. Одни возвращались с мировой войны и застряли в Кеми, потому что их деревни оказались занятыми белофиннами, другие были на заработках на Мурманке с самого начала строительства железной дороги, третьи, подобно Пульке-Поавиле и Крикку-Карппе, бежали из своих деревень, оккупированных захватчиками. Они хорошо знали, когда созреет хлеб и его можно убирать, сколько бревен можно погрузить на панкореги, когда лучше всего ловится рыба, — но что такое революция, как власть от одного класса переходит к другому, они представляли смутно. Их мышление было конкретным, предметным, как у детей или первобытных людей. Чтобы освоить новое, они должны были сами испытать его, попробовать. Разобраться в запутанной обстановке того переломного времени, в перекрестных волнах быстро сменяющихся событий они были не в состоянии. И неудивительно, что карельский добровольческий отряд оказался ни белым, ни красным, вернее, в какой-то степени был тем и другим, что, естественно, отражалось на его действиях. Видимо, это впоследствии и смущало многих историков, писавших о событиях гражданской войны на севере Карелии, и они долго обходили молчанием вопрос о карельском добровольческом легионе, а если и упоминали о нем, то лишь вскользь.

Сами же добровольцы, вступившие в отряд, не очень-то задумывались над тем, кто они такие. Большинство из них полагали, что им не придется сражаться с красными, поскольку об этом имеется устная договоренность. Пока что они обучались военному делу на Лепострове, где им отдали два старых казарменных здания, построенных, может быть, еще в те времена, когда Кемь не была городом. В них всегда находился гарнизон русских солдат, численность которого менялась в зависимости от того, насколько прочной чувствовал свою власть тот или иной российский император.

Командиром отряда выбрали Ховатту, как человека, знающего военное дело. Он, бывший прапорщик, носил теперь английский мундир с майорскими погонами. На германской войне Ховатта командовал взводом. Теперь же под его командованием был отряд почти в триста штыков, и он отвечал за его судьбу в предстоящих боях. Более того — он чувствовал себя в известной мере ответственным за освобождение родной стороны от врага.

Отдохнув после дороги, Пулька-Поавила и Крикку-Карппа решили сходить на Лепостров.

Выйдя за станционные строения, они наткнулись на кучку спекулянтов, которые о чем-то с загадочным видом переговаривались.

— В Питере, говорят, народ уже кониной питается, — говорил со злорадством какой-то человек с козлиной бородкой нарочито громко, чтобы все слышали.

— Это бог наказывает, — вздыхал благородный старичок. — Не надо было царя-батюшку казнить…

Крикку-Карппа остановился послушать.

— Говорят, всю семью его казнили.

— Неужели и детей? — перекрестился Крикку-Карппа.

— Верь ты всяким слухам, — махнул рукой Пулька-Поавила. — Царя, конечно, могли… Сам-то он сколько добрых людей на смерть послал.

Но на душе от этого случайно услышанного разговора почему-то стало нехорошо, и долгое время они шли молча. Только миновав серую гранитную скалу и выйдя на окраину города, где начинались огороды, Пулька-Поавила нарушил молчание.

— Гляди, картошка у них неплохо растет.

— Если Теппана не набрехал, то как раз придем домой, чтобы копать картошку, — ответил Крикку-Карппа.

Они прошли мимо старой деревянной церкви, перешли через мост и оказались на Лепострове. На плацу перед казармами шли строевые занятия.