Николай Яккола - Водораздел

Раздевшись, Мавра сперва с сердитым видом потрясла Евкениэ, чтобы злые духи вышли из девушки, и лишь затем начала парить ее. Раз ударила спереди, другой сзади, в третий провела по спине, в четвертый коснулась грудей, и так пять раз подряд, бормоча все время свои заклинания.

Хуоти и Олексей подкрались к бане и, притаившись в темноте у стены, слушали, что там происходит.

До их слуха доносились лишь отрывки заклинаний:

— Жениха привораживает, — шепнул Олексей.

— Вот для чего бабушка велела веник нарвать! — прошептал Хуоти и тоже вытянул шею, стараясь достать до отдушины.

— Тише ты, — зашипел Олексей, прильнув ухом к стене.

Но из бани уже ничего не было слышно. Мавра кончила парить Евкениэ и вылила остатки воды из бутылочки ей на руки. Девушка умыла лицо, мысленно представляя себе, как завтра она расцветет, словно полевой цветок, и привлечет к себе сына Хёкки-Хуотари Ховатту, который ей давно нравился. Домой она пошла мимо поля, которое Ховатта весной вспахал под пар, нашла на пашне след его сапога и «оборотив» его, сказала про себя: «Пусть душа твоя обернется, как твой след».

Бабушка была уже на печи, когда Хуоти пришел домой.

— Шатается где-то по ночам, — заворчала бабушка. — И куда только мать смотрит.

— Да мы с Олексеем искали червей, — стал оправдываться Хуоти.

— Иди ложись, — велела мать.

Хуоти лег на разостланные в сенях осиновые и ивовые листья, подложив под голову связку свежих веников. С улицы сквозь дверь в сени вползал сумрак предосеннего вечера, и в сгущавшейся темноте глаза Хуоти сами собой сомкнулись.

Солнце еще не успело взойти над лесом, как из низких труб над избами поднялся густой дым и по деревне запахло праздничными пирогами. Доариэ и Анни тоже встали раньше обычного и первым делом принесли ушат воды из деревенского колодца, вода в котором была словно родниковая, холодная и прозрачная. Вернувшись, мать разбудила Хуоти:

— Чей-то черный баран забрался на репище Хёкки-Хуотари. Сбегай, скажи им.

Хуоти вскочил и натянул те же залатанные серые штаны, что носил по будням — других, праздничных, у него не было.

Паро вынимала из печи калитки, когда Хуоти вошел в избу.

— Рановато жених-то пожаловал, — пошутила хозяйка, подавая горячие калитки на стол Иро, которая мазала их помазком, сделанным из перьев рябчика.

Хуоти покраснел. Щеки Иро тоже залились румянцем. А, может, просто зарумянились от жара, что шел от горячих калиток.

— Дай Хуоти отведать горяченьких, а то гляди, унесет у тебя удачу на женихов, — велела мать Иро.

Иро подала Хуоти поджаристую пшенную калитку и шепнула:

— Леший!

— Спасибо, — улыбнулся Хуоти.

— На здоровье, — ответила хозяйка.

Доедая калитку, Хуоти вспомнил, зачем пришел.

— У вас баран на репище.

— Баран? — всполошилась хозяйка. — Олексей, сходи прогони, — велела она сыну.

Олексей у окна рассматривал картинки в старинной, пожелтевшей библии, которую принесла из старообрядческого скита тетя Окку. Она пришла на Ильин день в родной дом и сейчас сидела в черном платке рядом с Олексеем, разъясняя ему, что изображено на картинках.

— Ух! — Хуоти даже вздрогнул, взглянув на картинку, о которой рассказывала тетя Окку.

Картинка изображала ад. Рогатый, со сверкающими глазами, с копытами на ногах черт ворошил кочергой огонь, в красном пламени которого корчились грешники.

— Ну идите же скорей, выгоните барана, — торопила Паро.

Возвращаясь рано утром с колодца, Доариэ видела на репище того самого барана, которого вели с собой вчера шедшие в деревню гости. Кузьма Ахонен, известный латваярвский знахарь, целый год откармливал этого барана, чтобы зарезать на Ильин день. На склоне кладбищенской горы с незапамятных времен в Ильин день совершалось жертвоприношение. Черного, с белой отметиной на лбу барана приводили по очереди из разных деревень.

Когда Хуоти и Олексей прибежали на огород, никакого барана там уже не было. Они побежали на кладбищенскую гору.

Баран уже варился в большом котле. Хёкка-Хуотари сидел на корточках и подкладывал дрова в огонь. В качестве жреца выступал ключник и звонарь пирттиярвской часовни Срамппа-Самппа, чуть прихрамывающий сухонький старичок, у которого, что ни лето, обязательно медведь задирал либо корову, либо какую другую скотину. Он стоял у костра, обвязанный длинным, запачканным в крови полотенцем, и варил зарезанного барана. Вокруг толпилось много народу, главным образом мужики и мальчишки. Женщины стояли поодаль, так как они не имели права участвовать в священном обряде. Некоторые из мужиков расположились на травке и вели неторопливую беседу о земных делах.

— Слушай, вот ты бывалый таежник, знаешь, наверно… Как же медведи в лесу находят друг дружку, когда у них настает пора случки? — спросил Пулька-Поавила у Крикку-Карппы, который стоял, прислонившись спиной к обветшалой ограде кладбища и выпятив грудь с медной бляхой.

— М-да… — Крикку-Карппа усмехнулся, поглаживая клинышек седеющей бородки.

— Чего только бог не напридумает. И это дело он устраивает, — отозвался от костра Хёкка-Хуотари, краем уха услышавший вопрос Пульки-Поавилы.

Вода в котле клокотала и клубилась паром. От запаха вареного мяса у многих уже текли слюнки.

— А почему в Ильин день едят барана? — спросил Хуоти у отца.

— Надо задобрить лесного владыку, чтобы медведь не трогал скотину, — объяснил отец. — Сварилось? — крикнул он, увидев, что Срамппа-Самппа кончиком ножа пробует мясо.

— Успеешь. Поп еще не скоро придет, — ответил Срамппа-Самппа, причмокивая губами.

Поп из Латваярви обещал прийти на Ильин день в Пирттиярви и совершить в часовне богослужение. С пришедшими в деревню гостями он сообщил об этом. Жертвоприношение барана надо было закончить до появления попа. Поп не должен знать о нем.

Срамппа-Самппа опять попробовал, не готово ли мясо.

— Да оно же готово, — заметил кто-то из молодых парней, пришедших сюда не столько ради служения владыке лесов, сколько ради самой баранины.

Срамппа-Самппа вытащил мясо на широкую доску и, отрезая каждому из присутствующих мужчин кусочек мяса, стал хриплым голосом уговаривать лесного бога:

— Святой Илья, бог скотины, покровитель пастухов, молодых омолоди, стариков укрепи, убереги стадо, чтобы в болоте не завязло, в медвежьи лапы не попало…

Обнажив головы и перекрестившись, мужики взяли по кусочку мяса и принялись за еду. Бабы смотрели издали, сложив руки на груди.

Срамппа-Самппа дал Хуоти кусочек мяса и велел ему бежать в часовню звонить в колокола. Пирттиярвский звонарь был уже старым и дряхлым, в груди у него сидела какая-то хворь и на него то и дело нападал кашель. У него не хватало иной раз сил даже подняться на колокольню. Хуоти и раньше приходилось звонить за него, и сейчас он с радостью побежал выполнять просьбу старика.