Николай Яккола - Водораздел

— Комиссарам скоро конец… Разве не слышали — союзники-то уже…

Емельян подошел к железнодорожнику.

— А вы кто такой? Товарищ или эксплуататор?

Тот не растерялся:

— А ты кто такой? Сыщик или поп?

— А ну, покажи документы! — потребовал Емельян.

— Пожалуйста, — и, к его удивлению, железнодорожник с готовностью полез в карман за документами.

Емельян струхнул. Не попасть бы опять впросак, как прошлой осенью под Царским Селом. Там они с одним матросом остановили какую-то машину, ехавшую в Царское Село. В ней сидел иностранный корреспондент. Емельян решил, что это шпион, и чуть было не поставил к стенке. И все потому, что не знал грамоты и не сумел прочитать пропуска, выданного корреспонденту в Смольном. После этого казуса Донов стал в свободные минуты обучать своего вестового грамоте. Однако читал Емельян еще только по слогам.

Емельян взял документ железнодорожника и стал изучать его. Стоявший рядом с ним красноармеец мельком взглянул на бумажку и заверил:

— В порядке. Печать на месте и все как положено…

Из толпы, собравшейся вокруг них, послышались недовольные голоса:

— Чего он зря пристал к человеку?

— А имеет ли он право? Может, у самого документы не в порядке?

Неожиданное происшествие отвлекло внимание толпы от Емельяна. На утоптанной площадке за вокзалом, где извозчики зимой ожидали пассажиров с поезда и где вся земля была усеяна зернышками овса и клочками сена, рядом с воробьями, подбиравшими зерна, бродила чья-то тощая, грязно-серая коза. Кто-то привязал на шею козы дощечку с надписью: «Мне надоела Советская власть».

Люди сгрудились вокруг козы, смеялись, Емельян тоже ринулся на место происшествия. «Это дело рук какой-то контры», — решил он тотчас и бросился ловить нарушителя спокойствия. Поймав, наконец, козу, он потащил ее к штабному вагону, но она не желала идти и упиралась изо всех сил. Пока Емельян возился с ней, поезд Комкова отправился дальше на север и перрон опустел.

— Ты что мучаешь тварь божью? — услышал Емельян сердитый голос Донова.

Он поднял вспотевшее лицо, но козу не выпустил.

— Это не обыкновенная божья тварь, — сказал он, тяжело дыша. — Вон погляди.

Донов заглянул на дощечку и насилу удержался от смеха. Больше всего его рассмешило, с каким серьезным видом Емельян тащил невинную козу. Впрочем, от Емельяна можно было ожидать такой бдительности. Ведь и под Царским Селом он…

— Давай реквизируем эту контру и сунем в котел, — вдруг предложил Емельян. — Коза, конечно, буржуйская. Козлятину вполне можно есть. Если хорошо выварить, так мясо содеем не пахнет.

— Сними дощечку и отпусти козу на все четыре стороны, — махнул рукой Донов.

Емельян попытался оторвать дощечку, но она была так крепко прикручена проволокой, что без клещей отвязать ее было невозможно. Видно, те, кто отправлял козу «на задание», действовали предусмотрительно. Емельян попробовал переломить дощечку через колено, но она была слишком толстая. Разозлившись, он решил про себя, что этого он так не оставит. Уж владельца козы он найдет. Может, хозяин сам и привязал дощечку…

Со станции в город можно было идти либо по тропинке, петлявшей между голыми гранитными глыбами, либо по дороге, пролегавшей по болотистому берегу реки.

Харьюла выбрал путь вдоль реки. После возвращения из разведки он вступил в отряд Донова и вот сегодня получил первое увольнение. Он шел не торопясь, насвистывая народную песенку и вдыхая полной грудью напоенный весенними ароматами воздух. По обе стороны дороги росли низкорослые деревца ивы и ольхи. На вербах уже распустились белые пушистые почки. Несколько мальчишек обламывали ветки с кустов, и Харьюла вспомнил, как он в детстве на «вербной неделе» бегал в лесок за ивовыми ветками и потом продавал вербу в богатых домах Тампере, пытаясь хоть таким образом помочь своей хворой матери.

В одном месте дорога шла по берегу над самым порогом, и брызги с разбушевавшегося от весеннего половодья порога долетали даже до прохожих. Невдалеке, почти у самой дороги, стояло оштукатуренное здание с длинной железной трубой. Харьюла знал, что это мыловаренный завод. Судя по всему, он не работал, потому что возле не было ни одной живой души, не считая бродивших вокруг голодных собак.

По главной улице города Харьюла дошел до моста, который вел на Лепостров. Судя по названию, происходящему от карельского слова «леппя» — «ольха», на острове когда-то жили карелы. У моста стояла деревянная церковь, на высокой колокольне и крыше которой обитала масса пернатых: чирикали воробьи, стрекотали сороки и даже каркали вороны. Такое обилие птиц говорило о том, что наступила весна и что этот уездный город на самом деле всего лишь большое село. Над дверью здания, стоявшего напротив церкви, красовалась вывеска: «Лавка потомственного почетного гражданина Е. Евсеева, осн. 1869 г.» На табличке, прибитой у калитки другого дома, было написано: «Шью шляпки и корсеты, а также предсказываю судьбу по картам и по руке». Как-то теперь живут? Может быть, у гадалки сидит сейчас соседка-купчиха, зашедшая на чашку чаю со своим хлебом и сахаром, и жалуется на свою прислугу, которая, не спрашиваясь у хозяйки, стала бегать на какие-то собрания, а гадалка в свою очередь сетует, что скоро все швейные машины и те возьмут на учет. И обе в ужасе — что их еще ожидает?

Прохожих на улице было мало, и Харьюла думал про себя, что, видимо, «благородная» публика, напуганная всякими слухами, боясь расхаживающих по городу красногвардейцев, отсиживается по домам. А может, господа настолько приспособились к новым временам, что теперь по внешнему виду их не отличишь от простого народа? Впереди, правда, шла какая-то парочка. Судя по одежде, эти были не из простых. Кавалер что-то нашептывал барышне на ушко, и она то и дело заливалась хохотом, повиснув на его руке. У какого-то дома с желтой вывеской парочка остановилась и, оглядевшись вокруг, словно боясь, как бы кто-нибудь не увидел их здесь, быстро шмыгнула в ворота. Из дома доносились звуки граммофона. То был трактир. Харьюла кое-что слышал об этом заведении, в котором, имея деньги, можно было еще насладиться жизнью. Деньги у него имелись, и, поколебавшись с минуту, он направился к калитке. Возле ворот он заметил какое-то объявление. «Уездный чека уведомляет, что все граждане, имеющие огнестрельное и холодное оружие, включая финские ножи, обязаны зарегистрировать…» В конце предупреждение: «Не выполнившие данного предписания будут отвечать перед революционным трибуналом». Объявление уже заметно пожелтело от солнца. Видимо, оно было прикреплено к воротам в то время, когда белофинны подходили к городу. «Наверно, потому и финские ножи причислили к холодному оружию», — усмехнулся Харьюла и, сдвинув подальше набок свою финку, чтобы она не мозолила глаза, открыл калитку.