Марк Чарный - Лейтенант Шмидт

Так иногда вызывают восхищение выходки ребенка, которые, может быть, и похожи на каприз и которые нельзя оставить без замечаний, но они трогают взрослых своей «детскостью», всегда неожиданной и непосредственной. Как противоречива Зинаида Ивановна в своих рассуждениях и поступках! Но разве это не чисто женское противоречие? Лев Толстой где-то сказал, что недостатки хорошенькой женщины только подчеркивают ее прелесть.

И восторженный Шмидт терпеливо и радостно разъяснял своей корреспондентке, что некоторая аналогия в условиях жизни не есть еще «родство душ», которого так испугалась Зинаида Ивановна и которое в данном случае, возможно, и в самом деле существует. А усталость, на которую он жаловался, — это вовсе не разочарование. В действительности он любит жизнь, и любовь напряженная, «неприличная», как говорил Иван Карамазов, — это основная черта его натуры.

Что же касается усталости, то он устал потому, что жизнь принесла ему много горя. Но он вовсе не хочет выглядеть «страдальцем». А если в его письма врываются «красивые фразы», то они, вероятно, ошибочны, но не самонадеянны. Честное слово, нет, этого упрека он не заслужил.

И нельзя ли просить ее — милую, полузнакомую, но чем-то очень, близкую Зинаиду Ивановну — не относиться к нему с предубеждением? Он идет к ней навстречу просто, искренно. Он готов сообщить ей о своей жизни все, но пока боится испугать ее своей навязчивостью. И потому просит ее писать, писать возможно чаще. Если б она знала, как ему тоскливо в этом Измаиле! И как хорошо беседовать с нею, хотя он видел ее так недолго, что теперь с трудом воспроизводит в памяти ее черты…

Как несправедлива она, дорогая, недобрая Зинаида Ивановна, обвиняя его в том, что больше всего на свете он любит самого себя! Что угодно — только не это. Недостатков у него много, он весь из недостатков, но пусть она не говорит, что он живет для себя и любит только себя. Это жестокая неправда. Он старается жить только общественными интересами. «Больно говорить, когда чувствуешь, что тебе не верят». И письма заполняются мольбами о доверии. Она узнает, она увидит.

И опять целительный поворот: недоверчивость Зинаиды Ивановны — только следствие драмы ее личной жизни. Но она поверит, должна поверить.

Прекрасны, несравненны, неповторимы севастопольские бухты. Сочетание уюта и простора. Ласковые краски южного моря и щедрая зелень земли. Естественные гавани, как укромные домашние углы. Не зря уже тысячи лет назад эти благословенные берега заселяли люди.

В бухтах и на рейде оживленно. Стоят могучие броненосцы, крейсеры, их легкие изящные собратья — миноносцы, канонерки, множество других кораблей большого Черноморского флота. Вот «Ростислав», а там «Три святителя». В стороне молодой богатырь трехтрубный «Очаков». Невдалеке «Пантелеймон». Ежеминутно отчаливая от кораблей и Графской пристани, бухту во всех направлениях деловито бороздят юркие катера, сверкающие на солнце.

Чудесный осенний день, в голубом небе ни облачка, но неспокойно в Севастополе. Тревога охватила души людей, тревога отражается на всех лицах, тревога чувствуется в самом воздухе города.

Повиснув в люльке высоко над морем, матрос надраивает на туловище громадины броненосца большие латунные буквы: «С-в-я-т-о-й П-а-н-т-е-л-е-й-м-о-н». Но даже с берега можно рассмотреть на нем темные следы прежнего названия — «Князь Потемкин Таврический», тот «Потемкин», самый сильный и быстрый броненосец, который в июне поднял красное знамя восстания и, бороздя Черное море, наводил ужас на власти прибрежных городов, а оставшись без угля и поддержки, вынужден был уйти в Румынию. Часть команды сошла на чужой берег, и корабль вскоре был передан Румынией царской России.

Чтобы стереть все следы крамолы, царь приказал переименовать корабль, предать забвению само имя Потемкина, которое отныне приобрело в русской истории новый, грозный смысл. Но, кажется, и святому Пантелеймону не удалось вдохнуть в мятежное судно дух смирения и покорности. Из оставшихся на корабле потемкинцев многие были арестованы и упрятаны в плавучую тюрьму «Прут».

На восстание «Потемкина» и волнения среди команд других кораблей вице-адмирал Чухнин, главный командир Черноморского флота и портов Черного моря, ответил жестокими репрессиями. Только и слышно было: вчера расстреливали матросов вблизи Херсонесского монастыря, третьего дня — в Камышовой бухте. Без суда. Скорострельная юстиция военно-морского сатрапа.

Вице-адмирал Чухнин был назначен главным командиром Черноморского флота и портов Черного моря еще в 1904 году вместо вице-адмирала Скрыдлова, который считался «либералом». О Чухнине уже давно шла слава как о сухом и черством формалисте, держиморде первого ранга. Среди моряков рассказывали, что, командуя кораблем, Чухнин за пустяковые проступки вешал матросов на концах рей, и те висели на поясах по нескольку часов. Говорили даже, будто иногда вешал не за пояс, а за шею и входил в иностранные порты с висящими на реях трупами, как с флагами расцвечивания.

Появившись в Севастополе, Чухнин счел необходимым продемонстрировать твердость и пошел наводить порядок, награждая направо и налево офицеров — гауптвахтой, матросов — дисциплинарным батальоном и плавучей тюрьмой. Всем своим поведением, самой манерой держаться, надменной и высокомерно-брезгливой, он старался показать, что скрутит этих «курортных моряков» в бараний рог. Вместо прежнего обычного приветствия: «Здорово, славные черноморцы», матросы слышали теперь только невнятное мычание: «Зда… о-о…»

Матросы стали редко сходить на берег — боялись встретиться на улице с приспешниками Чухнина, а то и с ним самим, что всегда грозило неожиданными осложнениями. У ворот Приморского бульвара стояли патрули, подчеркивая значительность вывешенных черных досок-объявлений. На них большими белыми буквами было начертано: «Вход в сад нижним чинам, чернорабочим, лицам в нетрезвом виде и с собаками воспрещается».

Не видно было матросов на бульваре, зато все чаще пробирались они на Малахов курган, в катакомбы и в инкерманские пещеры — на сходки. Смелые ребята вели свободные разговоры, читали революционные листки и книжки.

Чтобы совсем отрезать матросов от берега, Чухнин приказал прекратить выдачу им пропусков по личным делам. Все матросы оказались на положении арестованных. А занимать их делом Чухнин находил немало способов. Ежедневно объявлялись всевозможные тревоги: боевые, минные, пожарные, подводные. Это не столько тренировало команды, сколько изнуряло людей до такой степени, что они не могли думать ни о чем, кроме своих измочаленных мускулов.