Геннадий Машкин - Открытие

Я уставился на беззубый рот старика, словно на живой дульный срез.

— Был такой зимовщик на Нечере. Через устье Нечеры шли раньше, когда не было самолетов, копачи-горбачи на прииск Светлый, оттуда на Бодайбо. И как узнает Кирсаныч, что человек с золотом идет, — не быть тому живу... Много мертвецов Жуя приносила к Перевозу. А и Кирсаныча принесла однажды. Прямо в лодке... Плыл он на Перевоз торгонуть хариуском, а я, на грех, вышел к Жуе с Балаганаха, где старался тогда. Сижу, отдыхаю, вижу — плывет. Я кричу: «Посади в лодку». Он отвечает: «Сыпь два золотника... Не хочешь — плыви на чем стоишь». Я ему и всыпал картечью из обоих стволов...

Меня зазнобило. Старик увидел, что я нахохлился, и расценил это по-простому; пошел собирать сухие хворостины, развешенные полой водой на кустах тальника. Насобирав охапку, Цыганов развел костер. Я не отставал, сбегал к ручью с чайником и поставил на костер чайник. Огонь обтекал его со всех сторон и взвивался в холодное небо.

— Без собаки на шапку белок не набить, — сказал я, глядя в прыгучий огонь. — А так хотелось сделать маме подарок в день моего рождения... Без отца-стервеца вырастила меня, думать научила, в тайге ориентироваться.

— Зачем нам бить? — откликнулся Цыганов. — Мы — золотоискатели. Фарт будет — из соболей шапки пошьем.

— Если выпадет удача — для матери уже праздник, — сказал я. — Она из семьи золотоискателей — понимает толк в рудном золоте. С детства мне внушала переплюнуть отца. Тот искал, искал да и бросил. Сломался и оставил поиски, а заодно и нас с мамой... Вот была бы штука, открой мы с тобой хоть жилешку, Елизар Панкратьич.

Смешок у старика — как у Кащея Бесссмертного. Он пошуровал в костре, давая ход внутреннему жару, и заметил:

— По мне теперь лучше не журавля в небе, а синицу, да в рукавицу, юноша!

— Нет, Елизар Панкратьич, настало время журавля, и никуда от этого не денешься!

— Я-то денусь. — Глаза старика вызолотились огнем. — В южные края, в свой домик у теплого моря...

— Да что за блажь у тебя, Панкратьич, когда не знаешь еще, как тот климат подействует на тебя! — завозмущался я. — А тут здоровая природа, хвойный воздух, хрустальная вода... И люди привычные...

— Хорошо тебе говорить, — закряхтел Цыганов. — С молодыми костями и я так рассуждал, а теперь по теплу тоскую...

— Здесь ты знаменитый старик, — польстил я напарнику, — а там превратишься в обыкновенного пенсионеришку.

— В обыкновенного? — заикнулся Цыганов и нахохлился.

— В заурядность и посредственность, — подтвердил я. — Как мой отец... Он поселился в Туапсе и стал кассиром...

Мы замолчали, готовясь к чаепитию. Но костер выдавал растерянные взгляды Цыганова из-под бровей, напоминающих болотные кочки в осеннем убранстве.

На второй день мы вышли в долину Молво. Тропа соединяла закрытые прииски. Это были таежные городки с инеем на крышах и с черными провалами окон. Как острова тропических морей, они имели пестрые названия: «Эфемерный», «Радостный», «Хрустальный», «Тихоно-Задонский», «Александро-Невский», «Красноармейский».

— Эх, жизнь была когда-то! — воскликнул Цыганов, когда мы проходили «Эфемерный». — У фартовых земля в глазах вертелась.

— Чувствуется... — осенним эхом отозвался я, склонив голову в сторону русла, где бесконечной грядою тянулись отвалы перемытой породы. На лысых макушках отвалов сохранились лиственничные кресты. То были могилы золотоискателей. Между крестами выросли кривее березки. — Только многие ли пользовались тем золотишком?

— Ну если головы на плечах не иметь... — буркнул Цыганов.

— Сдается мне, тут ее мало кто имел, раз до тебя не было жильных находок, Панкратьич.

От такого шага на затянутом как бы лице моего спутника заиграла улыбка. Надо потоньше с ним. Честолюбивый старик. Забыть пока про Пирата! Ради дела. Золото должно быть здесь — неглубокая россыпь-то. Откуда-то металл неиздалека приносился в россыпь. Конечно, по всем курсам геологии — коренные источники трудно найти. Ищут годами целые экспедиции. Земля сибирская велика... Но можно наткнуться случайно на жилу. Вот старик набрел на кварцевый обломок с золотом. Где-то близко должна быть и сама жила. Если найдем, целый переворот в жизни Дальней Тайги! Всего района! В геологических умах! Слух докатится и до Туапсе...

— Золото здесь есть! — вырвалось у меня как заклятие, и Лиса даже дернулась от вскрика. — Еще оживут эти поселки, Панкратьич!

— Есть золотишко, как не быть, — согласился он, и кадык на морщинистой шее выпятился. — Кое-где остались целички под старыми выкладками. Отводили, к примеру, копачи русло, выбирали золотой пласт, а под кладкой и не выбрали. Забыли... Однажды я под таким вот серым крестом двадцать золотников наскреб... Косточки промыл до последнего позвонка... Не попользовался горемыка-копач золотом. Унес в могилу... А поселушки эти не оживлять, сжечь и сажу и верхний слой почвы промыть — вот где озолотишься! Понапрятал народишко, а по большей части не попользовался!

— Я не про то золото, — сморщившись, ответил я. — Говорю о кварцевых жилах. Нам бы хоть одну найти. Зацепка чтоб была для поисковых работ и разведки.

— Думаешь, хозяева дураки были, что не открыли ни одной жилы?

— Умными не назовешь!

— Вот умник нашелся. — Старик хлестнул себя прутиком по резиновым широким голенищам сапог. — Да такого, как ты, они на пушечный выстрел к делам бы не подпустили! Хозяин — он без гарантий со мной не пошел бы.

— Вот поэтому и потеряли здесь все твои хозяева!

— А вы много нашли, изничтожив их? — Во рту старика все-таки ощерилось несколько бурых зубов. — Два пустых да порожний?!

— Откроем, — ответил я и рванул ветку, загородившую дорогу. — Не сейчас, так в следующий раз!

— Посмотрю, как заговоришь, когда Кирьяков начнет драть с тебя пятьдесят процентов, юноша!

Я остановился, словно ожгло пулей. Повернулся на каблуках и загородил тропу.

— У тебя взаймы не попрошу! — сквозь зубы отчеканил я. — А голодать не привыкать!

В буро-зеленых глазах Цыганова запестрели слюдинки. Я даже увидел в них отражение покрасневшего заостренного своего лица. Старик не дал мне долго смотреться в себя, как в зеркало, и проскрипел с примирительным смешком:

— Знавал я одного повара, который среди продуктов от голоду помер...

— Ну, я еще оскомины не набил... — зашагал я дальше.

— Эх, юноша мой драгоценный, тут англичане работали в концессию. А они, парень, головы...

— Плевал я на англичан, — ответил я. — У меня русская башка на плечах.

— Раньше и я плевал кой на какие вещи, — сказал старик мне в спину. — А теперь близок локоть... И снятся мне домик беленький, солнце горячее, виноград и бабенка светленькая ставит самовар... И черт с ней, со славой таежной да знаменитостью!