Геннадий Николаев - Хранилище

К вечеру мы добрались до середины Хранилища. Конец его был все так же еле видим в сумеречном свете дежурного освещения — казалось, что Хранилище вытягивается по мере нашего продвижения вперед.

День выдался трудный, какой-то муторный, сказывались и потепление и бессонная моя ночь — я первый выкинул белый флаг. Собрав котомки, мы направились к выходу.

Дверь, к нашему удивлению, оказалась закрытой. Мы присели на доски у электрического шкафа. Сашок боязливо поглядывал по сторонам, всматривался в темные углы. Я сидел, откинув к холодной стене пылающую голову. Пульс то ускорялся до пулеметных очередей, то замедлялся до ленивого пугающего своей неспешностью буханья.

Прошел час. То Сашок, то я, по очереди подходили к воротам, и, послушав, не идет ли кто снаружи, принимались колотить руками и ногами. Глухой грохот откатывался вглубь Хранилища и гас там, поглощенный бесконечными углами и поворотами. По моим часам шел уже второй час ночи, а лейтенанта все не было. От ворот сильно несло холодом. Я стал уговаривать Сашка пойти в центральную зону, там потеплее, может быть, удастся подремать. Сашок отказывался.

— Смотри как несет, — сказал я. — Замерзнем.

— Не, — упрямо твердил Сашок. — Не пойду.

— Чего уперся, чудак. Я простыл и ты хочешь?

— Не. Идите, а я здесь.

Одному? Туда? Я посмотрел в сумрачную даль и мне стало не по себе.

— Тогда давай-ка сообразим ночлег, — сказал я, подымаясь.

Вдвоем, разобрав брусья и доски, мы соорудили нечто вроде настила, часть досок положили вдоль стены — все же не голый бетон.

Опустив наушники шапки, подняв воротник, я улегся на низкий этот топчан. Сашок лег рядом, спиной к спине. Едва я закрыл глаза, как тотчас пошел раскручиваться один и тот же гнетущий фильм: стеллажи, ящики, рулетка, щели, следы на пыльном полу, крысы… И вот уже стеллажи до самого неба, ящики свисают острыми углами, бесконечно разматывается рулетка, конец ее теряется где-то в страшной глубине — там, где земля, где люди, а тут все качается, ящики скользят, дергаются туда-сюда, сталкиваются, раскалываются, из них лезут крысы. И так делается страшно, вот-вот произойдет что-то непоправимое, ужасное…

— О! — дернулся вдруг Сашок. — Глянь!

Я привстал, повернулся. В углу, куда показывал Сашок, и вправду что-то шевелилось, какая-то шла там возня.

— Да плюнь ты, спи, — сказал я.

— О! — воскликнул Сашок, — Глянь, глянь!

Из угла, почти от самых ворот заскользила по полу вдоль стены прерывистая полоса — словно связанные друг с другом серые сардельки. Они текли вглубь Хранилища, огибая бетонные башмаки колонн, тыкаясь из стороны в сторону тупым своим концом и устремляясь все дальше и дальше. Сашок приник ко мне, подтянул ноги. Они текли четверть часа, а может быть, час — оцепенев, я следил за шествием, не в силах думать ни о чем, кроме них. Да, это были крысы.

Мы так и не смогли уснуть. Сашок вздрагивал при малейшем шорохе, всю ночь просидел как в дозоре, не спуская глаз с черного угла.

Задолго до рассвета мы услышали размеренные звуки — скрежет лопат и шарканье метел. Звуки приближались по главной дороге, значит, солдаты двигались в сторону Хранилища. Сашок поднял на меня умоляющий взгляд.

— Не могу больше, — просипел он. — За ради бога прошу, отпустите снег чистить. Не могу я тут…

— Немного осталось, — сказал я. — Потерпи, Сашок. Опять лейтенанту в ножки кланяться…

Сашок понуро покачал головой.

— Ради бога, прошу…

Голос его подсел, он отвернулся, спрятав заблестевшие глаза.

— Ну, ладно, — согласился я. — Жалко, так хорошо сработались, но что поделаешь, придется просить замену.

Солдаты дошли почти до ворот, когда у входа заскрипел снег, загремел замок. Дверь распахнулась, вошел сержант — шапка набекрень, рыжие вихры упругой волной над левым глазом. Скинул с плеча бачок, грохнул пустым ведром.

— Эй! Слижиков!

Слижиков вскочил, легкой припрыжкой кинулся к сержанту.

— Передай инженеру, ты и он, оба арестованы, — донеслось до меня.

— Эй! — закричал я. — Сержант!

Но сержант уже вышел и закрыл дверь. Слижиков рванулся за ним, заколотил кулаками по стальному полотну двери.

— Сержант! Сержант! Послушай! Товарищ сержант!

Я подбежал к двери.

— Эй, сержант! Какого черта! Открой! — кричал я, с яростью колотя ногами и руками.

Шорканье метел, скрипы шагов снаружи затихли — солдаты ушли. Ни один не подошел к двери! Ни один! В сердцах я пнул по ведру — оно с лязгом, с грохотом отлетело, покатилось дерганными полудугами. Слижиков опустился у двери, закрыл лицо руками, разрыдался. Я присел на корточки.

— Сашок…

Он отбросил мою руку.

— Из-за вас все!

— Успокойся, Сашок. Вот выйдем, поверь, он за это получит!

— Ага, выйдем… — плаксиво тянул Сашок, размазывая слезы и грязь по лицу. — Крысы сожрут…

— Глупости! Мы же не младенцы.

— Ага, вон их сколько! Как разом набросятся, не отбиться.

— Сирену включим, водой отгоним. Смотри, вдоль стены шланги — один пожарный. Как шуганем, только их и видели! Не бойся, Сашок!

Я подтянул поближе бачок. В отсеках была каша, чай и хлеб.

— О! Живем! Сашок! Пошли, порубаем. Жить-то все равно придется!

Сашок с кряхтением поднялся, пошел следом за мной к нашему логову. Мы подкрепились, меня потянуло в сон.

— А теперь — спать, — пробормотал я, чувствуя, что засыпаю на ходу.

— Спи, а я посижу, — решил Сашок.

— Да плюнь ты! Не тронут, у них тут свои дела, не до нас.

Сашок упрямо помотал головой. Я растянулся на досках, блаженно закрыл глаза. И хотя болела голова, саднило горло, ныли руки и ноги, я заснул вроде бы мгновенно.

Проснулся я от острого, небывалого чувства страха. Все тело сковано, волосы под шапкой дыбом, глаза вытаращены, дыхание прерывается. Кто-то тихонько поталкивал меня в бок. Я отпрянул, судорожным взмахом отшвырнул от себя что-то серое, мягкое, хищно пискнувшее. И в тот же миг пружиной поднялся на ноги — вся площадка передо мной шевелилась, дышала, кишмя кишела крысами. Похоже, они всё прибывали и прибывали откуда-то из темных глубин Хранилища. Котомка с бачком, стоявшая возле настила, походила на живой холмик — на ней тоже копошились, плотно прижатые друг к другу, крысы. И тут до моего слуха долетели какие-то жалобные всхлипы. Я поднял глаза. Сашок размахивал палкой с вершины первого ряда стеллажей — сказать он ничего не мог, только повизгивал, поскуливал, как перепуганный ребенок.

Я осмотрелся. Портфель, прибор, журнал — все куда-то исчезло. Но чем бы отогнать крыс? Ведро тускло блестело возле входа — оно подергивалось, покатывалось туда-сюда, как живое, крысы внутри и снаружи непрерывно двигались, пытались взобраться на него, скатывались, лезли снова.

Пестрый ковер этот из морд, спин, лап, хвостов, ушей, усов колыхался перед мною и всеми бусинками глаз был нацелен на меня. Странно, но при всей кажущейся давке, скученности ни одна из тварей не пыталась взобраться на дощатый настил — мою территорию. Как будто те, кто осмелился на это, когда я спал, влезли с одной-единственной целью — разбудить меня. Теперь же словно ждали от меня чего-то или… пытались внушить мне какую-то мысль… Но какую?!