Николай Никитин - Это было в Коканде. Роман

После первого блюда он встал, аккуратно положил салфетку около своего прибора и, сославшись на болезнь, поклонился и попросил гостей продолжать завтрак без него.

Не успел он уйти, как в столовой раздался смех. Чанышев рассказывал анекдот. Советники, министры, чиновники из канцелярии, офицеры охраны с удовольствием следили за улыбками и жестами Чанышева. Чанышев увлекал людей живостью своего легкого ума, простотой житейской философии, умением вкусно пить и есть. С ним было приятно сидеть за одним столом. Он подымал в людях бодрость. Глядя на то, как полковник весело управляется с различными блюдами, салатами и соусами, у всех присутствовавших возбуждался аппетит. Он всем нравился в этой компании, все любили его, потому что он отвлекал их своими разговорами от суровых жизненных обстоятельств.

Думать о жизни для многих из них было и трудно, и сложно, да и непривычно. Если бы не огромные исторические события в России, если бы не эта катастрофа, которая свалилась буквально на голову, большинство этих людей, пользуясь своим богатством, доходами, службой, привилегиями, наследственными и прочими связями, прожило бы свою жизнь беспечно, точно деревья, подчиняясь только стихиям. Революцию они тоже воспринимали как грозу. «Вот она пронесется с громом и ливнями, - мечтали они, - и потом опять наступит блаженная тишина…»

По поручению Аввакумова Муратов вместе с Лихолетовым ехал на переговоры к Мамедову.

Мамедов сам затеял эти переговоры, надеясь оттянуть время, так как со дня на день он ожидал помощь, обещанную Дутовым. Попросту говоря, он хотел обмануть большевиков… Мамедов прислал советским делегатам экипаж и курьера-проводника. Они медленно тащились по закоулкам Старого города. Коляску сильно встряхивало на ухабах. Курьер, в толстой ватной куртке, в лакированных сапогах и в грязной чалме, всю дорогу курил папиросы, важно оттопырив мизинец, и рассказывал о своей прежней службе. Он до революции был переводчиком в камере мирового судьи.

- Я все законы знаю… - хвастался курьер. - Я бы теперь мог быть сам судьей! Но решил лучше пойти по политической части. Я политик по природе. Мне так и говорят все: «Абас, ты большой политик».

Потом он принялся доказывать, что у его правительства настроения самые мирные и что оно не хочет крови.

- А мы, по-твоему, за кровь? - спросил его Лихолетов.

- Тогда сдавайтесь! - нагло сказал курьер.

Лихолетов обиделся.

- Чудило-мученик! Разве революция сдается? - Он передразнил курьера: - «Сдавайтесь!» А потом Мустафа нам голову чик-чик…

Курьер покраснел:

- Зачем? У нас тоже есть совет. Не позволит!

Курьер говорил о Краевом совете воинов-мусульман и дехкан, созданном Мустафой специально, чтобы обмануть трудовое мусульманское население и отвлечь его от влияния большевиков. Лихолетов захохотал.

- Нехорошо смеешься! - закричал курьер.

Лихолетов рассердился и тоже закричал на него:

- Нехотя смеюсь! Плакать надо, когда голову людям морочат. «Совет»… Воробья, брат, за орла не выдашь! Ваш совет - буржуйская шарманка. А наш Совет - действительно Совет трудящихся.

Муратов дергал Сашку за рукав:

- Тише ты, ведь мы же дипломаты! Саша!

Курьер разозлился окончательно и отвернулся, чтобы не глядеть на Сашку. Ударяясь подбородком в собственные колени, он сидел на маленькой, низкой скамеечке экипажа, за козлами кучера, и старался сохранить гордый и торжественный вид. Из ворот показывались любопытные. Они подобострастно кланялись ему, курьер отвечал им небрежным кивком. Он надувался и расставлял локти.

Муратов, заметив это, предупредительно подобрал свои толстые ноги в красных чикчирах.

- Пожалуйста, располагайтесь, не стесняйтесь! - любезно сказал он курьеру.

Лихолетов не мог удержаться от насмешки. Он похлопал Муратова по ляжке и сказал:

- Говядину везем!

Коляска проезжала мимо мастерских с распахнутыми дверьми. Вдали шумел базар. Звенели бубенцами верблюды. Медник на первобытном станке вытачивал самоварный кран. У оружейных лавок толпились люди. Слышался стук молотков из-под сводов темной кузницы. Горны вздыхали на улицах. Обливаясь потом, несмотря на свежую погоду, босоногие мальчишки раздували мехи. Старики сидели у стенки мечети. Их туфли стояли тут же около ковриков и будто грелись на солнце. Двери мечети были раскрыты, и туда вошел почтенный круглый старик, окруженный несколькими людьми. На нем была чалма из легкого индийского шелка. Он остановился у входа в мечеть; обернувшись, он увидал проезжавший экипаж.

- Мулла-Баба! Жив толстый черт! - вскрикнул Сашка.

В эту минуту взгляды всех бывших на площади обратились к ним. В переулке столпились арбы на высоких колесах и преградили экипажу путь. Парикмахер, под навесом около тюбетеечной лавки только что бривший голову ростовщику-персу, тоже замер от удивления с бритвой в руке.

- Сейчас нападут на нас! - шепнул встревоженный Муратов.

- Плевать! - сказал Сашка, ощупывая в кармане шинели гранату.

Кучер крикнул в сторону арб. Кишлачники загалдели в ответ ему. Заскрипели колеса. Одна из арб наехала на перекрестке на нищую старуху. Старуха, упав, завыла. Двое людей приблизились к экипажу. Один из них, киргиз с разрубленной губой, выпятив живот и пошаривая пальцами за поясом, что-то быстро спросил своего спутника. Тот ему ответил глазами и движением головы. Сашка понял, что они переговариваются. Киргиз глядел с нескрываемой злобой, чуть двигались его пухлые, озябшие губы. Он сморщился от отвращения и плюнул вслед экипажу.

Рядом с киргизом стоял человек невысокого роста, не жирный, но и не худощавый, широкоплечий, одетый по-европейски, в сапогах с голенищами и с высокими каблуками; сверху на плечи у него был накинут зимний халат, а голова обернута простой, дешевой чалмой. Нищая бросилась к его ногам. Он дернулся от неожиданности, и кому-то из рядом стоящих упала на плечо распустившаяся чалма этого человека.

Сашка, Лихолетов увидал голый желтый затылок, помятый, точно старый котелок, потертую тюбетейку, раскосые острые глаза, курносое лицо, сизые скулы, круглые, будто вырезанные ножом, ноздри и короткую бороденку. Незнакомец был похож на хищное животное: настолько его взгляд был дик и горяч и в то же время осторожен. Трудно было предугадать, что сейчас скажет этот рот, что сделают эти руки.

Кровь бросилась этому человеку в лицо, загорелись глаза, затылок стал медно-красным. На площади было тихо. Все услыхали, что неизвестный, принимая из рук услужливого соседа свою чалму, сказал с оттенком сожаления:

- Це-це-це…

Дорога освободилась. Экипаж тронулся. Сашка растерялся. О чем жалел неизвестный? О том ли, что распустилась его чалма? Или о том, что экипаж большевиков благополучно выбрался с площади? Муратов сидел мокрый, точно обложенный компрессами.