Николай Никитин - Это было в Коканде. Роман

Они сидели в кабинете Мамедова. Там было натоплено. Кроме письменного стола и железного сейфа с надписью «Сан-Галли», в кабинете стояли низкие восточные диваны. Все, кроме потолка, то есть и пол и стены, было сплошь закрыто дорогими коврами, и поэтому слова звучали глухо.

Прихлебнув вино, щелкнув миндалем, который Джемс грыз быстро, как белка орехи, он сказал, улыбаясь еще шире и откровеннее:

- Наше преимущество в том, что мы ничего не скрываем… Мы не русские… Мы все предоставляем вам… Плодитесь и размножайтесь. Делайте политику сами. Это ваше дело. Устраивайте свое восточное государство так, как хотите. Богатейте… - заговорил он вдруг по-татарски (и на этом языке Джемс изъяснялся). - Мы даем деньги. Мы поможем… Агентура, советники, боевые запасы. Фунт сегодня упал… Поэтому сейчас мы вам окажем кредит даже в долларах. Сейчас Америка становится хозяйкой мира. Ведь Англия у нее в долгу как в шелку. Вы понимаете это русское выражение?

- Мне сообщили… будто вы англичанин, - осторожно и точно заикаясь проговорил Мустафа и тут же испугался - как это сорвалось у него с языка.

Дело в том, что Мамедов, как и многие из среднеазиатской буржуазии, относился к Англии если не с любовью, то, во всяком случае, вполне лояльно, но вековая антипатия простого народа к англичанам была настолько сильной, что эти антианглийские настроения не могли не проникать и в среду, к которой принадлежал Мамедов. Гость понял положение хозяина.

- Да, - благодушно и весело сказал он. - Я англичанин… Как Черчилль! У которого жена американка… И довольно богатая. Кто я? - он усмехнулся. - Я уроженец Аравии, воспитанник Востока… Но инженерному делу учился в Америке, тогда мы жили в Нью-Йорке. Мой отец, тоже как Черчилль, был женат на американке… Она из группы Моргана… Недавно она умерла… - добавил Джемс, опустив глаза с грустью.

«Да, это не русские, - медленно и тяжело соображая, решил про себя Мамедов. - Любезный человек! Ездил повсюду. Покупает русских белых генералов… Покупает шахты, дома… Все, что можно купить… Наверное, богатый человек».

- Я инженер… - скромно проговорил гость. - Но война выбила меня из колеи…

- Как вы прекрасно объясняетесь на наших языках, - любезно заметил Мустафа.

- Я ведь вам говорил, что я родился в Аравии. Во время войны жил в Турции… Слушал лекции в Константинопольском университете… Я восточный человек в душе… - сказал Джемс и, засмеявшись, отвернулся от Мамедова, словно ему надоел уже этот остроглазый, неуклюжий, толстотелый татарин-купец, притворяющийся, по его мнению, европейцем.

От Мамедова после обеда он поехал к полковнику Чанышеву. С военным министром Джемс держался проще, чем с Мамедовым, но и тут говорил только о своих деловых связях и о тех субсидиях и о той военной помощи, которая будет предоставлена правительству Кокандской автономии в случае удачных действий. Чанышев разговаривал с ним лениво, словно по необходимости, даже презрительно, как с агентом разведки, который подослан к нему. И всем своим видом этот тюрк, бывший офицер русской армии, будто внушал Джемсу: «Я тебе нужен, а ты мне совсем не нужен… Черт тебя возьми… Ну и делай свое дело. И уходи поскорее». Он даже не полюбопытствовал узнать - к разведке какой страны принадлежит Джемс… Да такие вопросы и неуместны были бы при первом свидании. И не все ли равно, кто на самом деле этот странный путешественник, дипломатический паспорт которого был завизирован даже большевиками в Ташкенте.

О белоказачьих частях из Ашхабада Джемс рассказал Чанышеву. Но в то время как Мамедов обрадовался этому сообщению и даже глаза у него заблестели, Чанышев не удержался от гримасы.

- Ну, что там… Солдаты-казаки только рвутся домой… Вот и все, как бы про себя буркнул он.

Пожимая Джемсу руку на прощанье, Чанышев из вежливости спросил, как тот устроился в Коканде.

- Прекрасно?.. Ну, я очень рад, мистер Джемс. Я слыхал, что вы уже познакомились с Мамедовым?.. Какое он произвел на вас впечатление?

На лице разведчика, которое, несмотря на улыбку, казалось безжизненным, точно вырезанным из дерева, вдруг промелькнула искра злой усмешки, оно загорелось, и Джемс ответил, словно нарочно пренебрегая вежливостью:

- Вам уже сообщили?.. Да, я у него обедал… Но знаете, что говорят арабы: «Лучше с умным ворочать камни, чем с дураком распивать вино»… Я намерен иметь дело только с вами… Если, конечно, вы разрешите… С вами, как с военным министром.

Он встряхнул руку кургузому и по-стариковски отяжелевшему Чанышеву. Тот опять что-то буркнул в свою неряшливую поседевшую бородку. Это было что-то вроде «пожалуйста».

Но тут словно бес вдруг овладел стариком, и он, подергав волосы своей бородки, улыбнулся по-озорному:

- Таких военных министров, как я, сейчас в России не меньше дюжины, наверное… Я только штабист полковник. Заядлый игрок в винт. И все.

Джемс понял Чанышева, с наглостью похлопал его по плечу и ответил с неменьшей иронией, но сказанной дружески:

- Вы любите винт? Это прекрасно. А я люблю только ботанику… Это моя страсть… Моя любовница, если можно так выразиться… Я занимаюсь ботаникой все свободное время. Моими гербариями интересуется даже Британский музей. Мне следовало бы стать ученым… Но теперь уже поздно… Наша жизнь зависит от политической погоды в мире… Ну, мы еще увидимся… До встречи, мой дорогой.

Так они и расстались… Теплее, чем встретились. И Чанышев, невольно подобрев, с предупредительностью, обычно не свойственной этому старому служаке, проводил гостя до ворот. Джемс, проходя через двор, скашивал глаза, будто стараясь высмотреть все: разбитую панель, флигель, наполненный офицерами, караулку, окруженную почерневшими кустами роз, и даже двух больших цепных собак, бегавших на проволоке возле мачты радиотелеграфа.

Чанышев усмехнулся: «Хозяин, по-хозяйски смотрит…»

Гостю подали верховую лошадь из мамедовской конюшни. Чанышев узнал ее. Джемс вскочил умело, по-кавалерийски, и поскакал по грязной, расползающейся глине. Коканд погружался в тьму.

Смелый и грубый, Иргаш жил так, как жили некоторые главари разбойничьих отрядов. Он знал только одну страсть - охоту. Он любил только одно на свете - власть. В прежние, царские годы, еще мальчишкой он удирал в пустыни и леса, стрелял из лука, пускал кобчиков за фазанами, упражнялся в джигитовке. Юношей он начал разбойничать…

Беда кишлаков, гроза ротозеев, он не стеснялся ни драк, ни грабительства, ни краж. Родичи и соплеменники отказались от него. Когда он угонял лошадь, кипчаки считали его киргизом, киргизы похитителя баранов называли кипчаком. Узбеки же проклинали Иргаша, когда он мчал по полям свою лошадь, топтавшую посевы.