Николай Никитин - Это было в Коканде. Роман

Александр послал всю семью на бригадную кухню греться. Он не знал, будет ли ему от этого перебежчика какая-нибудь польза, но уж одно то, что перебежчик не подвел его и вернулся, приводило Лихолетова в полный восторг. Ему не много было нужно для того, чтобы стать веселым.

Никто из сидевших в столовой не обратил внимания на Сашкин смех. Лицо Юсупа всем показалось страшным, багровым, как будто его вывернули наизнанку. Все смотрели на Юсупа с изумлением и непонятным страхом. Все молчали.

- Хвостик-то мой вернулся? А вы говорили: «купаться»! - заорал Лихолетов, входя в столовую и скидывая с плеч мокрую шинель. - А вы всё говорите: «Сашка»… Вот вам и Сашка! - с хохотом прибавил он. Но, увидев Юсупа, тоже замолчал.

Юсуп бросил телеграмму на стол и, вставая, прошептал:

- Ленин умер.

Александр схватился за голову и прислонился к стене. Капля крикнул:

- Что? Нет… Не верю, не могу поверить!

Из командиров кто вскочил, кто остался сидеть, растерянно оглядывая соседей. Врач Федосеев побледнел. Жарковский подошел к Юсупу, взял телеграмму и, просмотрев ее, громко сказал:

- Вчера еще!

Он начал читать ее кусками, проглатывая отдельные слова, запинаясь и тоже волнуясь:

- «Можно было ожидать… однако… разразилась катастрофа: почти в течение часа продолжался остро развившийся и бурно протекающий припадок, выразившийся в полной утрате сознания и в резком общем напряжении мускулатуры. В 6 часов 50 минут последовал смертельный исход, вследствие паралича дыхания».

Юсуп зарыдал.

Ординарцы испуганно глядели в глаза друг другу.

- Да… в шесть пятьдесят! - подтвердил нарочный и, встряхнув свою шапку, опустил голову.

Комната потемнела, но никто не замечал темноты. В стекла бил порывами, нахлестывая, зимний, злой дождь.

Три дня шли траурные собрания. В тот час, когда Москва хоронила Ленина, в кишлаке был назначен общий митинг. Огромная толпа народа стояла на площади. Возле мечети разместились батальон стрелков и батарея. После речей батарея дала прощальный салют. Женщины закричали в толпе: «Горе нам!» Старики послали муллу на минарет. Затем вышли из толпы и опустились перед мечетью на колени. Над кишлаком пролетел жалобный крик муллы: «А-иль-ла-а-а…»

Юсуп провел все эти дни точно во сне. Лишь на четвертый день, опомнившись от горя, он спросил Сашку о перебежчике.

Сашка с удивлением посмотрел на него и подумал: «Запомнил все-таки!»

Разговаривали они в саманном домишке, который Сашка называл своим кабинетом. Тут был маленький столик, пузырек заменял Сашке чернильницу. На полке лежали в самодельных папках «дела» бригады. На голую глиняную стену была приклеена вырезанная из газеты фотография Фрунзе. Ящики полевого телефона стояли у окна.

Когда какой-то басмач появился в этом кабинете, Юсуп вытаращил глаза.

- Алимат! - с ужасом сказал он.

Басмач прикрыл ладонью глаза.

- Ты его знаешь? - спросил Лихолетов.

- Как же! Он был джигитом у Хамдама.

Сашка хлопнул себя по лбу.

- Батюшки! - проговорил он.

Басмач опустил голову. Александр увидел его испуганные глаза, прокушенную до крови губу и тощее, зеленое, как чай, лицо.

- Я изменник, - прошептал басмач. - Я помирать пришел. Семью привел. Бабы, дети… Возьми их, Сашка! Спаси! А меня застрели! - Считая Сашку главным начальником, он упал перед ним на колени.

Лихолетов вскочил:

- Ну, ну… Нечего! Я тебе не курбаши.

Алимат встал и оправил на себе халат.

Сашка не сводил глаз с Алимата. Юсуп, наоборот, ни разу не поглядел на него. Он расхаживал по комнате. Тяжелые походные сапоги, приобретенные в Москве, совсем меняли его походку.

Алимат взглянул на Юсупа. В углу, в чугунном котле, пламенели уголья, согревавшие воздух. Пахло дымом, махоркой и сапожной кожей. Алимат протянул руки, грея их над котлом.

Остановившись около басмача, Юсуп спросил его:

- Ты убежал от Хамдама? Из полка?

- Нет, - ответил Алимат. - Полка не было. В прошлом году распустили полк. Я в милицию поступил. Хамдам стал начальником милиции.

- Так ты, значит, милиционер?

- Милиционер был… - со вздохом подтвердил басмач и снова заморгал глазами.

- Ты расскажи все подробно! Все, что случилось с тобой. Ничего не скрывая, - сказал Юсуп.

- Что говорить? - ответил Алимат. - Хорошо служили. Бараны были, мука была. Очень хорошо. Сапоги имели, как у тебя. Форму. Хорошо… Однажды вышел нехороший случай на базаре. Это Насыров виноват. Насыров каждый базар по сто баранов продавал. Плохих, худых баранов, а продавал их торговцам за хорошую цену, будто эти бараны сытые, жирные. Торговцы боялись, брали. А кто отказывался, Насыров говорил одно слово: «Хамдам», и все слушались. В народе был разговор: «Хамдам торгует, его бараны».

- А ты тоже торговал? - перебил его Юсуп.

- Нет.

- А баранов получал?

- Получал. По барану в месяц.

- За что?

- Чтобы молчал. Сам знаешь! Длинный язык - беда. Хамдам не любит. Жалобы были, народ жаловался. А Хамдам ругался. Хамдам говорил людям: «Вы, торговцы, позорите советскую власть. Вам конец будет. Хотите жить - живите тихо, без скандала! Все будет хорошо». А скандал вышел. Артыкматов начал. Исполком. Председатель.

- Председатель? - крикнул Юсуп. - Да что же это у вас происходит в Беш-Арыке? Абит - хороший человек, но ведь он неграмотный!

- Имя пишет. - Алимат покачал головой. - Плохой человек! Был нищий, теперь нищий. Кто такого будет уважать? Артыкматов говорит: «Не позволю. Надо уволить Насырова». Хамдам к нему пришел и говорит: «У меня ордена. А у тебя что? Кто здесь больше?» Артыкматов говорит: «У меня Совет». Хамдам говорит: «Мои люди, я начальник». Артыкматов говорит: «Начальники - мы». Хамдам говорит: «Нет, я. Я тебе дал исполком. Ты без меня - ничто!»

Алимат вздохнул.

- Артыкматов сказал: «Я - закон!» Тогда Хамдам стукнул кулаком: «Ты за частников». Артыкматов говорит: «Нет, за закон!» Тогда Хамдам: «Нет закона защищать частников». Тогда Артыкматов тоже стукнул кулаком: «Молчи! Я сам знаю, когда надо защищать, когда не надо! Дело в баранах». - «Это не мои бараны». - «Пусть им конец будет!» - «Им будет конец, - сказал Хамдам и опять стукнул кулаком. - И тебе конец!» - «Хорошо, - сказал Артыкматов. - Насырова ты уволь и Алимата уволь!» Мы были старшие на базаре. Хамдам вертелся-вертелся, уволил… Позвал нас: «Поезжайте, говорит, в Бухару! Там мои люди. Вас устроят». Я спросил про семью. «И семью бери», - сказал Хамдам. Взял я семью, и мы поехали в Бухару. Очень хорошо ехали. Приехали. Вечером Насыров приходит в караван-сарай и говорит мне: «Есть работа, Алимат». - «Где?» - «В Карши. Я сейчас был на базаре, встретил человека, мы получим от него деньги и поедем в Карши». Я испугался немного, стал спрашивать: «Почему в Карши? Почему все ехать?» Насыров говорит: «Ты хочешь уморить свою семью? Или у тебя деньги есть? И бараны? И хлеб?» - «Нет». - «А если нет, что спрашивать? Не хочешь ехать попробуй устройся здесь!» Я стал думать: «Куда поступить? Работы нет в Бухаре, да еще русских там стало много, работу знают… А я ничего не знаю, не умею. Что делать с семьей? Пять человек!» Пришлось поехать… Здесь я ошибся. Теперь я понимаю, не надо было слушать. Но я боялся. Из Карши мы поехали на границу. В одном кишлаке я оставил семью. Ей дали дом, корову, пять баранов, а меня взяли в басмачи к Иргашу. У Иргаша много отрядов. Один из них собрал Насыров. Насыров взял меня. Тогда я стал басмачом…