Борис Раевский - Удар! Ещё удар!..

«Русские шахматисты, очевидно, условились не мешать друг другу в борьбе за лидерство», — заявила «Нивс-блатт», когда в первом туре четыре советских шахматиста закончили партии между собой вничью.

А когда в седьмом туре ленинградец Т. проиграл Б. и вследствие этого Б. вышел на первое место, «Нивс-блатт» высказалась еще яснее:

«Другого результата мы и не ждали. Можно было безопасно поставить 100 гульденов против стайфера, [2] Мелкая монетка. что победит Б.»

«Интересно, — улыбаясь, подумал Александр Александрович. — Что же теперь они запоют?»

Лег он поздно; перед сном даже не совершил своей обычной прогулки по приморскому бульвару. Утром, за завтраком, попросил принести «Нивс-блатт», быстро нашел нужный столбец. Пожилой представительный официант перевел с голландского на немецкий. Александр Александрович выслушал и засмеялся. Официант, стоящий за его стулом, удивился, но тоже почтительно улыбнулся.

В газете, один под другим, были два крикливых заголовка:

«РУССКИЙ ГРОССМЕЙСТЕР К. НАРУШИЛ ПРИКАЗ КРЕМЛЯ!»

И под этим помельче:

«О дальнейшей судьбе К. мы сообщим впоследствии».

Как ни странно, эта газетная заметка принесла облегчение, разрядку. Александр Александрович вдруг всем своим усталым существом почувствовал: худо ли, хорошо ли — турнир для него окончен. Не будет, больше дьявольской трепки нервов и того чудовищного напряжения, когда, кажется, вот-вот треснет черепная коробка. Теперь можно отдохнуть.

Александр Александрович вышел к морю. Далекое солнце сквозь белесый туман казалось размытым бледно-оранжевым пятном. От низкого неба веяло холодом. Александр Александрович шагал по бульвару и заставлял себя ни о чем не думать, а просто так, легко, беспечно, как праздный гуляка, разглядывать отливающее свинцом море, чудесные, черные с золотой каймой и нежно-лимонные тюльпаны в киоске цветочницы, огромные крюки на фасадах домов под крутой черепичной крышей. Александр Александрович уже знал, что лестницы в голландских домах узкие, «экономные», мебель по ним не пронести. Шкафы и столы втаскивают через окно, зацепив веревку за крюк.

Вот мимо проехала древняя старушка на велосипеде. За нею бойко вертит педали священнослужитель. Рядом, тоже на велосипедах, обнявшись, оживленно переговариваясь, едут влюбленные. Как все странно в чужой стране! И как интересно!

И все-таки мысли его упорно возвращались к шахматам. Вспомнился Алехин. До боли трогала злая судьба этого гениального человека.

«Умер где-то в португальском городке. Мотался по свету, как бродяга, — думал Александр Александрович. — Да, незавидна жизнь отщепенца. Человек без родины — это, наверно, очень страшно. А ведь какой талант был! Кто же теперь станет его наследником? Б. или Э.?»

Он представил себе, как сейчас, в своих номерах в гостинице, готовятся к вечерней схватке Б. и Э. В прямом единоборстве решат они, кто сильнее. В прямом поединке — это чудесно! Но, к сожалению, у голландца одиннадцать с половиной очков, а у Б. — на пол-очка меньше. Эти-то полочка, вероятно, и решат судьбу первого приза.

Александр Александрович знал: борьба шахматистов начинается еще до того, как они садятся за доску, задолго до того. И этот предварительный этап борьбы не менее важен, чем собственно игра. Зачастую шахматист бывает побежден, еще даже не сев за доску. Он морально сломлен, подавлен и обязательно проиграет. Или он не смог найти психологический «ключ» к своему противнику, играет растерянно, без четкого замысла. И тоже проигрывает.

«Да, сложное положение у Б., — подумал Александр Александрович. — Как бы он сгоряча не натворил глупостей».

Ведь Э. достаточно ничьей, чтобы занять первое место. Он, конечно, и будет спокойно, выжидательно маневрировать фигурами, постепенно сводя партию к ничьей. А Б. нужен выигрыш. Только выигрыш. Лишь победив, он займет первое место. Вот тут-то все и кроется. Стремясь к выигрышу, к выигрышу во что бы то ни стало, Б. может очертя голову ринуться в атаку, чтобы сокрушить, смять противника. Но, к сожалению, такая прямолинейная тактика вряд ли поможет в борьбе с опытным, хитрым Э. Скорее всего, Э. хладнокровно отразит легковесные наскоки, а потом уж сам перейдет в контратаку, и тогда — пиши пропало…

«Выдержка. Крепкие нервы и выдержка — вот что сейчас особенно требуется Б., — подумал Александр Александрович. — Но где взять эту хваленую выдержку? Как сохранить хладнокровие в такой решительный момент? И притом, ведь Б., конечно, выбит из колеи вчерашним ужасным проигрышем. Да, тяжело…»

Задумчиво шагал он по приморскому бульвару. Угрюмое, серое с прозеленью море казалось сегодня не таким суровым. И скупое голландское солнце грело нынче щедрее.

Возле лавочки торговца сувенирами Александр Александрович увидел Игната Михайловича. Тот перебирал разложенные веером на прилавке открытки.

«К отъезду готовится», — подумал Александр Александрович.

Он подошел и тоже стал небрежно просматривать цветные открытки. Вот типичный староголландский пейзаж: ветряная мельница и канал. Вот знаменитая тридцатикилометровая дамба, сдерживающая напор Зюдерзее, а вот старая крестьянка в национальной одежде и башмаках на толстой деревянной подошве. А это снимок прославленного красавца тюльпана «Мефистофель», луковица которого стоит дороже автомобиля.

— К Э. приехала дочь, — неожиданно сказал Игнат Михайлович. Голос у него был низкий, сочный.

Александр Александрович пожал плечами. Ну и что?

— Последний тур. Наверно, хочет присутствовать, когда ее папаше будут вручать первый приз…

Александр Александрович внимательно оглядел Игната Михайловича. Что это — намек?

— Приз еще надо завоевать, — спокойно промолвил он.

Они опять занялись открытками.

«Почему молчит? Почему ни слова не скажет о моем вчерашнем выигрыше? Ведь, наверно, недоволен мною», — думал Александр Александрович.

— Ты чего такой кислый? — неожиданно спросил Игнат Михайлович. — У самого Б. выиграл! Гордиться надо!

Александр Александрович усмехнулся:

— Для особой радости не вижу оснований…

Игнат Михайлович долго, внимательно оглядывал его.

— Понятно. Кто-нибудь что-нибудь сказанул? Мол, непатриотично? Так?

— Никто ничего. Но… — Александр Александрович развел руками. — Имеющий голову да поймет!

— Э-эх ты! — Игнат Михайлович за борт пиджака притянул Александра Александровича к себе. — Ведь ты поступил правильно. Ты прав, понимаешь? Абсолютно прав…

— Я-то понимаю…

— А я, если и хмурюсь, то не на тебя, эх ты, голова! Просто положение досадное. Сложилось все как-то неудачно. Чего уж греха таить, приятнее бы и мне, и другим болельщикам, если б Б. выиграл у тебя. Но ведь это он виноват, что не выиграл. Он плохо играл. Он, а не ты! Понял?