Андрей Куторкин - Валдаевы

После обеда завалили и заровняли подпол.

В один из воскресных дней Валдаевы и Нужаевы устроили две помочи; на них собрались родные, соседи, знакомые — подсобляли строить: рыли подпол, настилали мох под бревна, готовили толстые дубовые сваи под переклады. Приходили помогать и Палага Якшамкина, и Аксинья, жена Гурьяна, которая сразу заметила, что один из плотничьей артели — Павел Валдаев — не спускает с Палаги глаз. Видать, она ему нравилась. Но что между ними может быть? Палага хоть и соломенная вдова, но строго себя блюдет, а Павел Валдаев — женатый…

Одиночество изводило Елисея Барякина — не находил себе места в неуютной избе. Поначалу стремился на люди: часто бывал в Зарецком, в Рындинке, ночевал там у дружков и нередко не появлялся дома по нескольку дней кряду; однако и среди людей не нашел себя — и снова вдруг остро потянуло к уединению; тогда он купил в городе ружье, рыболовные снасти и зачастил ездить верхом с ночевой на Суру, где ловил рыбу и постреливал дичь.

И рад был, когда попросилась к нему на жительство его сестра Ефимия, жена Кузьмы Шитова, с годовалым ребеночком. Ведь изба Елисеева даром пустовала, у Шитовых же — теснота. В пустой избе вольготнее, к тому же и женская рука в доме — и приберет, и постирает; так что и Елисей, и сестра — оба были рады такому случаю.

Когда матки в доме Валдаевых были поставлены в свои гнезда, по исконному обычаю, к одной из них привязали горшок с гречневой кашей, завернутый в шубу. Надо было найти сильного и ловкого мужика: он должен с топором в вытянутой руке, держа его лезвием к себе, трижды обойти верхний венец, а потом пройти по матке до середины и с молитвой обрубить бечевку; горшок с кашей должен упасть на пол, да так, чтобы не разбиться, — иначе долго не жди счастья на новом месте.

Что и говорить, не всякий на такое горазд; один жаловался на ноги, другой признавался, что руки дрожат. Смельчак, однако, нашелся. Расторопный Павел Валдаев, не говоря ни слова, поднялся на верхний венец, с топором на вытянутой руке зашагал по бревну, сделал три круга, прошел до середины матки, тюкнул по бечевке топором — мешок упал на пол, но стукнулся глухо, без треска, — не разбился!

— Ну, Павел, спасибо тебе. — Роман пожал удальцу руку и заметил, что Ульяна бросила на Павла ласковый взгляд, потом одарила еще одним. — Спасибо, — повторил он, будто не заметив жениных взглядов.

— Да что об этом… — махнул рукой Павел. — Слава богу, не уронил он меня оттуда.

Роман погрозил жене пальцем.

Собрался народ и возле новой избы Нужаевых. Там трижды прошел по верхнему венцу Афоня Нельгин и ловко подрубил мешок.

Валдаевы и Нужаевы угощали помощников и плотников брагой — заранее заготовили ее к концу строительства. Не преминули явиться бражничать — ну и колдовской нюх! — Трофим Лемдяйкин и Вавила Мазылев, два чародея, которые никак не могли поделить, кто из них первый колдун в Алове, а кто — второй.

Вавила Мазылев, купив барякинскую ветряную мельницу, заделался мельником, а все дела по дому и свою лавку поручил единственному сыну — Глебу. И начал чудить. Сшил себе шапку из рукава старого чапана, казавшегося ржавым; подпоясывался мочальной веревкой; на левую ногу, обернутую синей портянкой, напяливал мордовский лапоть, а на правую опорок валенка. На одной руке носил голицу, а на другой — красную перчатку, испестренную яркими заплатками. Так ходил он и зимой и летом. Для устрашения.

По его примеру Трофим Лемдяйкин носил вывороченную шерстью наружу шапку и шубу, холщовые карманы которой болтались на виду.

Оба завидовали друг дружке. Ведь если у кого-либо в селе свадьба, похороны, крестины, колдуну всегда дверь открыта; проходи, садись на самое почетное место. Боялись и уважали — вдруг порчу напустит.

Придя бражничать, оба посчитали, что один из них явно лишний. Они сидели друг против друга и молчали, пожирали один другого глазами. Вавила был лет на двенадцать старше. Наконец Трофим, видя, что все на них смотрят и чего-то ждут, кашлянул и сказал:

— Слышал я, Вавила, умеешь хорошо нашептывать.

Мазылев чесанул пятерней бороду, похожую на веник из полыни, и тихо сказал:

— Могу.

— Может, перед всеми покажем, кто из нас могутнее?

— Думаешь тягаться со мной? Зря. Не выстоишь.

— Как бог повелит. Попробую.

— Ох, не туда суешься. Себя пожалей. Потом сраму не оберешься.

— Роман, голова точеная, найди два пустых ковша.

Трофим предложил наполнить ковши брагой, заговорить их, выпить до дна. Кто выдержит, здесь останется, а кого стошнит — со двора вон.

— Давай, коли так… — кивнул Вавила. — Видать, тесно тебе со мной за одним столом. На меня потом не пеняй!

Вавила заговорил полный ковш шипящей браги, облокотясь на окно. Трофим отвернулся к божнице, накрылся полой своей вывороченной шубы, как ворон крылом, вынул из кармана берестяную тавлинку с нюхательным табаком, опростал ее над ковшом и снова спрятал в карман. Потом забормотал:

— Руцяр, Лачар, Кудей…

И, выпрямившись, сообщил:

— Мое угощение, точеная голова, готово.

Колдуны поменялись ковшами и до дна выпили брагу. Все ждали, что будет.

Не успел Трофим сосчитать до сорока, дед Вавила побледнел как полотно. Рвота неудержимо подступала к горлу. Рванулся из-за стола, прикрывая обеими ладонями рот, — и во двор. За ним ринулись любопытные. Первым вернулся Афоня Нельгин и объявил:

— Колдун в блевотине своей валяется.

— Достукался, — сказал Трофим в адрес поверженного в прах прославленного колдуна. — Дураку ясно, я сильней его.

— А вдруг от заговора окочурится?

— Не… Опростает нутро и пойдет восвояси.

Трофим был прав: посрамленный Вавила встал, потоптался на месте и пошел со двора, позабыв на крыльце свою шапку.

К Платону подсел Павел Валдаев. Заговорили о сельских новостях. Об отрубах. Павел был наслышан, что Наум Латкаев ездил в уездную землеустроительную комиссию, и там ему дали совет: поспешай, мол, с выделом земли, пока остальные селяне молчат. А то придет время, они расшевелятся, и тогда будет труднее Наум написал прошение, чтоб его выделили. И ведет разговоры с управляющим имением — хочет купить пятьдесят десятин графской земли. Пятьдесят да плюс своя… Будет хлопотать, чтобы нарезали ему участок в поле у речки Сарки. Там и хутор поставит…

Платон уже слышал про отруба. Все они говорили, и говорили по-разному. Многие колебались. Хотели выйти из села на отруба и хутора строить там, но опасались, как бы чего не вышло. Село раскалывалось, трещало. Ходили слухи, будто на постройку и обзаведение хозяйством на хуторах можно взять ссуду из крестьянского банка, — до тысячи рублей! — но пока никто такой ссуды не брал, потому что никто не знал, как приступиться к новому делу. Латкаев первым пошел на отруб.