Андрей Куторкин - Валдаевы

Роман тоже пытался выразить свое мнение по этому поводу, но был пьян, язык у него заплетался, да и мешали разные неприятные мысли, которые лезли в голову, когда он перехватывал взгляды своей жены, — Ульяна, казалось ему, так и буравит глазищами Павла. И Роман пьяно пробормотал себе под нос:

— Ну, погоди… погоди…

А потом не стерпел и поманил ее на крыльцо. Ульяна вышла следом.

— Калерия Чувырина, слышь, дочку родила, — доверительно поделилась она новостью, еще не зная, зачем ее вызвал муж, — думала, дело какое-то есть. — Нынче Павел Валдаев мне сказал…

— Павел?!

И Роман влепил жене оплеуху, да такую, что Ульяна кубарем покатилась с крыльца.

— Карау-ул! — завопила она и кинулась со двора.

Бежит Ульяна куда глаза глядят — в три ручья слезы. За что про что избил Роман? Пьяный-то пьяный, а ей-то какое дело — пьяный ли, трезвый ли, — шею вон как саднит, под глазом, кажется, синяк будет, бок болит… Куда бедной бабе податься? Заскочила к Елисею — поплакаться, да того дома нет, в избе Ефимия с ребенком. Оказалось, уехал Елисей на рыбалку. Фима сказала, где надо искать его.

Шла Ульяна и думала: хоть и новая изба у нее с Романом построена, хоть и не разбился горшок с гречневой кашей, а не видать ей с таким мужем счастья…

Выйдя из Русской дачи, повернула к Суре и вскоре увидела на берегу своего первого мужа. Остановилась под кустом краснотала. Как подойти? Вдруг прогонит? Скажет, уходи, надоедница, с глаз долой… С высокого берега в Суру прыгнуть? Утопиться? Чтоб и Елеську, и Романа потом совесть замучила!.. Вода холодная… Бр-р…

Елисей запалил костерок. От одного до другого берега легла от костра светлая полоса. Много раз бывал он в этом месте и весной, и летом, но все-таки всегда чувствовал по ночам жутковатое волнение. Кругом ни души, лишь едва слышный речной плеск, да изредка зловеще крикнет сова. И сами собой лезут мысли о водяных и русалках. Вон и лошадь тоже вроде бы тревожится — прыгает, позванивает железными путами, храпит, будто и она боится немой темноты. И вдруг — бу-ул-лтых! — плюхнулось что-то тяжелое в воду. Елисей вздрогнул.

— То-ну-у-у! Спа-си-те-еее!

Голос женский и знакомый.

— Дя-ди-инь-ка! Спа-си!

Раздумывать некогда — тонут! — быстро разделся — и в воду на помощь. Ба! — Улька! Вот шалава!.. Схватил ее в охапку. Да ведь тут же неглубоко — воробью по колено! Вытащил бабу на берег.

— Дура чертова!

У той зуб на зуб не попадает — дрожит. И ни слова.

— Раздевайсь и сушись.

Расспрашивать ни о чем не стал. Спустился к реке. Верхний конец одного удилища был опущен к воде. Не иначе как потянула крупная рыба. Начал водить ее вдоль берега, чтобы та изнемогла и не сопротивлялась.

Ульяна сняла с себя мокрое белье, накинула на плечи Елеськин чапан. Куда он запропастился — нет и нет Елисея. Она даже забоялась без него. Подошла к обрыву. Рыбак как раз выудил крупную рыбину.

— Глянь-ка! Соменок попался! Больше батмана весом! Эх, Уля!

— Не кричи громко — услышат.

— Вот так плант…

— Увидят нас с перевоза… Муж у меня.

— Дура ты. Зачем тогда пришла сюда? Зачем на мелком месте топилась?

— Как будто сам не знаешь… Чтобы не прогнал… К тебе ведь шла…

— Гм… Плант…

— В чем будешь уху варить? Посудины ведь нет.

— У меня все есть — и посудина, и выпить к ухе. Возьми в мешке у меня нож, почисть рыбу.

Ульяна пошла чистить соменка, а Елисей устроил над костром перекладину и повесил сушить ее одежду.

Когда уха была готова, они выпили водки. Ульяна сказала, что вот он, Елисей, упрекает, будто она двумужница, а на самом деле у нее ни одного настоящего мужа нет. Роману не нужна — бьет… Разошлась с Елисеем, а сердце ее к нему не остыло. Кабы не ребенок, ушла бы от Романа… Потому что знает, как одиноко Елисею, — ведь все видит она, все слышит, когда и какая баба к нему в избу заходила — и то знает…

Разогревшись от вина и ухи, Ульяна перестала запахиваться в худой чапан, и бывший муж заметил:

— Твои желтые репки, видать, еще крепки.

Она засмеялась.

— Вижу, косишься. Иль соринка в глаз попала? Пересядь ко мне — языком ее выну…

Холодная зорька разбудила под утро. Елисей вспомнил про удочки и пошел к ним. Ульяна взглянула на свою одежду, которая была развешана над костром, — батюшки, да ведь она сгорела, одни паленые лоскутья остались! Подошел Елисей и тоже ахнул.

— Скачи домой! Привези Ефимьину одежку!

— Вместе верхом поедем. У меня дома переоденешься.

Ехали по-за гумнами, межниками да задами, чтобы никто не видел. И добрались благополучно, — кажется, никто не заметил. Ефимья дала ей свое платье, а Елисей сказал:

— Перестань в уходяшки-приходяшки играть. Такой вот плант. Ежели вернуться надумала, — приму; останешься с Романом — ну и быть тому, а мне на глаза не кажись. Ежели снова, как вчера, явишься — не хуже Романа навешаю.

Ульяна пошла домой. Но была там недолго. В тот же день, собрав свои монатки, перешла к Елисею.

Наум Латкаев еще зимой подал прошение на отруб. Раньше всех пошел в город к земскому начальнику получил из банка ссуду, чтобы уйти из Алова на хутор. Прикупил графской земли и лесу для нового дома и разных построек. По его расчетам, получалось шестьдесят пять десятин земли и пятнадцать десятин луговых угодий.

Погожим весенним днем Наум исходил все верхнее поле, искал, где земля получше, поплодороднее, где близко вода. Дошел до места, где Леплей впадает в речку Меню, и эта долина приглянулась ему. Недалеко от Алова, а село Семеновское — в трех верстах.

И в тот же вечер накрыл в избе стол и послал за Никоном Нельгиным, уполномоченным от общины. Пожаловал молодой гость, и пока раздевался, Наум незаметно сунул в его карман три пятерки. Никон с недоумением поглядел на стол — и грибки соленые, и говядина, исходившая теплым парком, и графинчик с водкой…

— Поначалу скажи, Наум Устиныч, для чего спонадобился?

Хозяин, поглаживая густую белую бороду, начал издалека: мол, давно приметил Никона — и умом тот взял, и спор на любое дело, — но было не досуг побалакать о том, о сем, — ведь с умным человеком поговорить — ума набраться. Сегодня выдался свободный вечерок — вот и пригласил. Но прежде чем разговоры разговаривать, надо по стаканчику выпить.

— Откровенно говоря, не пью я вино-то.

— От одного стаканчика не будешь пьян.

— Сперва скажи, что на душе, а потом уж хлебну, — наотрез отказался Никон.

Наум знал, что Никон, как и вся община, против отрубов и хуторов. И когда завел речь об отрубе, Никон покачал головой и сказал:

— Слышал, слышал… Вот что скажу: разрушаешь ты наше село.

Наум нахмурился. Почему разрушает?.. Закон такой вышел. Царю для опоры нужны стойкие, зажиточные люди. Какая надежда у государя на голытьбу? Она всегда воду мутит. А на хуторах появится крепкий, зажиточный мужик. На такого царь всегда положиться может… И он, Наум, окончательно и бесповоротно решил выделиться. Кто помешает? Община? У нее на то прав нет. Вскоре приедет землемер и нарежет для Наума участок… А к Никону одна просьба: не мешать, чтобы межи были нарезаны одинаково, ровно. Может, из аловских земель четвертинка отойдет в его, Наумову, сторону.