Ахмедхан Абу-Бакар - Избранное. Том 1

Снова шел Уста-Хабиб к мшистым скалам. Взобрался на них, положил орла, рядом — кусок мяса, а сам спустился и спрятался за камень, чтобы снова наблюдать за птицей.

Орел сидел неподвижно, будто дремал. Шло время… И вдруг он встряхнулся, подобрал обвисшие крылья и гордо вскинул голову. Высоко над ущельем Хиндах, разрезая мощными крыльями синеву неба, легко и свободно парил молодой орел! Какая же это сила и красота — молодость! Старик-орел, будто вспомнив что-то, взмахнул своими просвечивающими крыльями и с неимоверным трудом поднялся в воздух, тяжело повис над ущельем. Еще два-три отчаянных взмаха — и старая гордая птица почти уже приблизилась к молодой… Но что это? Будто обняв себя крыльями, старик-орел вновь летит вниз головой туда, в глубину ущелья. Неужели за повой добычей?! Мастер, напряженно следивший за птицей, увидел, как она камнем свалилась туда, где некогда под бой барабана собирались горцы, чтобы вместе встретить врага… А молодой и легкий в полете орел, сделав два круга почета над ущельем, полетел к высокой скале, окутанной уже предвечерней дымкой…

Да, старик-орел был мертв. Две росинки мерцали в глазах его, из клюва брызнула алая капля. «Гордая смерть», — думал старый мастер, поднимаясь на скалу, где лежал не тронутый птицей кусок баранины. Носком сапога он осторожно столкнул мясо в пропасть.

Домой Уста-Хабиб возвращался охваченный грустными мыслями. Встреча с орлом взбудоражила старика, и до его сердца не сразу дошла радостная весть, о которой толковала ему жена. Старуха ликовала, словно не первый в их семье правнук, а она сама родилась на свет!

— Оглох ты, что ли? Я же тебе говорю: у тебя родился правнук!

— Ну, родился. И что с того? — отвечал старик, вспоминая гибель орла.

— Как что?! Неужели тебя это не радует? Разве зря говорят люди: сына, любить — одна любовь, внука любить — две любви, а правнука — все три!

Голосом жены со стариком говорила его собственная кровь, предания его народа, родная земля. Они звали его вернуться к ним, к людям.

— Ой, что же это я болтаю с тобой! — закричала вдруг старуха. — Как же быть с люлькой? Ведь старая-то развалилась, а новых сейчас на базаре не найти! Как нам быть?

— Очень просто, — ответил ювелир. А про себя все же сказал: «Да, да, старуха моя, я буду чинить люльку для правнука!»

Историю, приключившуюся с Пуршой и Хашимом, почтенные люди рассказывают даже в соседних аулах.

Пурша и Хашим — тухумы, это значит — родственники. Они троюродные братья по линии дедушки, да прибавятся ему еще годы, он жив и здоров.

Жили братья по соседству. У них даже общий дымоход был на обе сакли. Но сами тухумы ничуть не похожи друг на друга. Хашим сызмальства тянулся, как тополек, а Пурша был словно низкорослый пушистый дубок, какими богат склон горы Конгожи. Хашим — худой, глянешь на него, подумаешь: живот у бедняги сросся со спиной. Зато Пурша — толстяк, будто бурдюк с вином проглотил. Первый носит усы и бреет голову, второй ни усов не носит, ни головы не бреет, потому как нечего ему брить — облысел. Один из братьев — земледелец, другой — мастер, гравер по черни.

Но не думайте, что так уж и совсем ничего общего между ними нет. Вот, скажем, поженились они в один и тот же год, даже на одной неделе свадьбы играли. Только, странное дело, длинный и худой Хашим выбрал жену маленькую, кругленькую, как пышка, а коротыш и толстяк Пурша взял себе в жены высокую и худую девушку. Жену Хашима звали Айшат, и родила она ему дочь, а Пурши жену звали Зейнаб, и она родила ему сына.

В общем, если смотреть со стороны, между ними много различий, но внутренне они были схожи. И радости, и горе — все делили друг с другом, можно сказать, ели из одного котла. А это у нас в горах считается главным залогом настоящей мужской дружбы.

Время на их дружбу влияло, как солнечные лучи на созревание малины на каменистом склоне горы Кайдеш.

Но дружба дружбой, а жизнь жизнью. Братьям пришлось расстаться. Хашим со своей женой Айшат и с дочерью уехал в город, он с юности мечтал об этом. Городская суета, удобства нового, непривычного жилья завлекали его. Он, правда, звал с собой в город и Пуршу, но тот наотрез отказался.

По сей день аульчане помнят, как трогательно прощались тухумы — говорят, даже обнялись.

После разлуки не раз цвели и плодоносили сады, не раз прошли отары в Прикаспийские степи и обратно на альпийские луга, не одну посылку упаковала и отправила в город семье Хашима Зейнаб, жена Пурши. Да и сам Пурша не раз покорпел над письмом к своему другу-брату. Он все искал в душе самые добрые слова и, не находя тех, что ему нужны, начинал и кончал всякое письмо одними словами: «Наша радость — ваша радость, наше благополучие — ваше благополучие, наше здоровье — ваше здоровье».

Много, очень много воды утекло вниз по Сулевкентскому ущелью с тех пор, как уехал из аула Хашим со своей семьей, так много, что сын Пурши уже кончал школу, учился в десятом классе. И конечно же, дочь Хашима тоже, наверно, училась в десятом, ведь они родились в один год. Наступила пора подумать об их будущем, хотя они не были по обычаю сосватаны при рождении.

И Пурша велел жене собирать в дорогу хурджин. Зейнаб уложила в него, сколько смогла: большой кусок вяленого мяса специального приготовления, круг овечьего сыра, сушеный урюк, грецкие орехи… Все это, конечно, и в городе можно найти, да из родного аула слаще.

Перевесил Пурша хурджин через плечо и, сгибаясь под его тяжестью, забрался в кабину попутной машины.

Дорогой он разговорился с шофером и так расхваливал своего друга, что шоферу, как он сказал, даже захотелось взглянуть на Хашима.

На окраине города Пурша попросил остановить машину, решил дальше идти пешком.

С хурджином через плечо, в белой папахе, шел он по улицам незнакомого города и, конечно же, обращал на себя всеобщее внимание. Но Пурша не замечал любопытствующих взглядов. Ему все было ново: автоматы с газированной водой, где стояли стаканы, — подходи, нажимай кнопку и пей, если хочешь, — и то, что здесь, в городе, каждый мальчишка бойко лопочет по-русски. Сам-то Пурша не силен в русском.

Но особенно удивляли его ларьки с цветами. Для горца это диковинно. В альпийских лугах столько всяких невиданных цветов, никому и в голову не придет, что где-то их могут продавать за деньги.

Ходил Пурша по улицам, из сил выбился. Решил, что пора отыскать Хашима. Можно бы, конечно, и в гостинице остановиться, но друга обидеть нельзя. Как же это так: он, Пурша, — и вдруг устроился где-то в гостинице, не пошел прямо к Хашиму.

Достал он из кармана бумагу с адресом и стал спрашивать встречных, как ему найти нужную улицу. Тут же подвернулся черноглазый верткий мальчишка, мигом прочел адрес, взял Пуршу за руку, как поводырь берет слепого, и повел. Сначала шли по одной улице, потом свернули направо, еще направо, затем налево и наконец остановились перед большим четырехэтажным домом из пиленого дербентского камня. Паренек сказал: