Ахмедхан Абу-Бакар - Избранное. Том 2

— Не трудно, брат мой, просто людям некогда. Все заняты…

— Чем, позволь узнать?

— Своими делами.

— Но я же их просил, и они не отказывались, обещали, говорили: «Обязательно». Зачем это?.. Мудро ведь в народе сказано: «Кто сказал и сделал — мужчина, кто не сказал и сделал — дважды мужчина, а кто сказал и не сделал — трижды осел».

— У тебя плюс или минус, дорогой Нур-Махамад? — спрашивает Исмаил.

— У меня плюс.

— А что лучше — плюс или минус?

— Лучше хорошее зрение, Исмаил. Тысяча чертей!

Таимхала Нур-Махамад сложной судьбы человек. О себе он говорит: «Если медленно иду, беда меня нагоняет, если поспешу, сам беду нагоняю. Вот так и живу». В тридцатые годы он был выдвиженцем, занимал разные ответственные посты, и долг свой исполнял с рвением. Правда, не был лишен тщеславия.

Возможно, он поднялся бы выше, если б не случай, который перевернул в его судьбе все. А случилось это перед самом войной, в период, как писали в газетах, ликвидации нарушений устава сельхозартели в горных районах. Тогда Нур-Махамад заведовал приемным пунктом, куда горцы сдавали скот по госпоставкам. Внезапно к нему нагрянула ревизия — и обнаружилась недостача: не хватало двух коров весом двести семьдесят три килограмма и одиннадцати овец весом триста пять с половиной килограммов.

Нур-Махамад был ошеломлен и не мог объяснить, как это у него случилось. Ведь он сам считал все поголовье, при нем ставили метки на животных; правда, последнее стадо он не пересчитал, но это стадо пригнал с гор его верный друг…

Нур-Махамада судили. Жена ушла от него, вернее — братья забрали ее: мол, не хотим быть в родстве с вором.

За усердную работу в заключении Нур-Махамада освободили досрочно и призвали в армию. Война все еще продолжалась. Нур-Махамад воевал честно, не раз глядел смерти в глаза, а страха не было; скольких друзей потерял, а с ним ничего, хоть бы царапнула шальная пуля. О нем говорили, что он завороженный…

После войны скитался Нур-Махамад по разным городам — везде нужны были каменщики, печники, всюду были руины. В Харькове он нашел себе жену — Клаву. Муж у Клавы погиб на войне, детьми она обзавестись не успела. Клава была очень добрая и приветливая.

И все-таки Нур-Махамада тянули родные места. Он боялся, что Клава не согласится с ним ехать, но она сказала: «Куда ты — туда и я, муж мой. Где тебе хорошо — и мне будет хорошо».

Обрадовался Нур-Махамад. Вернувшись в аул, обошел всех, прося прощения:

— Простите меня, люди. Конь о четырех ногах, и то спотыкается.

И как хотелось ему в свое оправдание сказать: «Я был щедр и очень доверчив, почтенные. Много было у меня друзей, может, не во всех разобрался. Кто-то и подвел меня. Я хочу, чтобы вы мне поверили — я не вор…» Но этого Нур-Махамад не говорил, потому что не было у него доказательств, а слово без доказательств в лучшем случае просто повисает в воздухе, а в худшем — усугубляет вину. Ой, как хотел он вернуть свое честное имя…

Сделал несколько попыток обратиться в суд, но в районном центре не сохранился архив. А три года назад, когда председателем райисполкома стал Сурхай, сын его самого близкого друга, Али-Булата, погибшего на войне, попытал последний раз счастья. Он просил, чтоб ему доверили работу учителя по труду в школе. Может, Сурхай и не стал бы возражать, если бы хоть один работник районо поддержал просьбу Нур-Махамада, но не нашелся такой — не решились. «Как же доверить человеку, уличенному в столь позорном деле, воспитание детей?..»

Тяжело было на душе Нур-Махамада. На вопросы: «Ну как?» — отвечал неопределенно: «Отложили разговор до осени».

На людях Нур-Махамад не показывает своей обиды, и все о нем думают как о человеке веселом и жизнерадостном, — мол, никогда не унывает наш Нур-Махамад. И сельчане о нем не забывают, тем более что Клава — учительница русского языка в школе; на доброе угощение обязательно его с женой позовут.

Да и в сакле у Нур-Махамада пусто не бывает, приветливо людей принимает Клавдия Михайловна, перенявшая обычаи горцев. Кроме доброты и щедрости хозяев, в этой сакле самая богатая и самая интересная библиотека.

Книги привезла с собой Клава, Нур-Махамад дополнил ее библиотеку старинными рукописными книгами, собранными со всех окрестных аулов. Некоторые из них оказались ценными историческими памятниками, даже не сами тексты, а надписи на полях, потому что горцы на полях записывали, кто когда родился, когда были холера и землетрясение, когда и куда кто уезжал. Сведений множество, по ним можно составить историю отдельных семей и целого аула…

…— Как ты думаешь, Нур-Махамад, — обращается к нему, передвигаясь на солнце, Исмаил, — люди в наше время умнеют или глупеют?

— И то и другое случается, дорогой Исмаил, — отвечает вместо Нур-Махамада другой почтенный сирбукиноц, по имени Азайла-Гал. — Но кем бы ни был человек, он не должен забывать наших обычаев…

И вдруг Азайла-Гал замолкает. На склоне гор, где множество крутых поворотов, то появляется, то исчезает белая машина.

— Смотрите, — показывает Азайла-Гал, — к нам хаким едет.

— Где?

— Да вон на дороге, сейчас из-за поворота вынырнет белая машина.

— Да, да, вот она… Надо бы сельсовету сообщить или директору школы, — засуетился Исмаил.

— Это почему же?

— Как — почему? К кому на такой машине гость приезжает? Или к сельсовету, или к директору школы.

— Или к председателю колхоза… — дополняет Нур-Махамад.

— Это машина нашего председателя райисполкома, — опознает Азайла-Гал, — Сурхая это машина. Однажды он подобрал меня на дороге и довез до райцентра.

— Смотрите, — улыбаясь, подмигнул Исмаил, — над крышей дома председателя колхоза валит дым. Знает, что едет кунак!..

Сегодня утром шофер Курбан не узнавал Сурхая — что-то с ним произошло, наверно, за эту ночь. То ли радость большая посетила, то ли печаль, и хочет он ее скрыть от людей.

Вообще-то шоферу Сурхай казался неплохим человеком, и работать с ним было легко, не то что с бывшим председателем райисполкома, который совсем перестал замечать людей. Правда, Курбан сомневался, не слишком ли молод Сурхай для председателя райисполкома. Однако, с другой стороны, пожилому здесь трудно — не каждый может выносить бессонные ночи и постоянные дороги в зной и холод. Бывает, день с семьей спокойно провести не дадут — все дела, заботы…

А позавчера, например, они вернулись из Ногайских степей, ездили проверять, как готовятся на зимних пастбищах к приему колхозных отар. Первый секретарь обкома проводил там совещание животноводов, и Сурхаю досталось за то, что чабанам не созданы надлежащие условия. Надо же было так случиться, что машина первого секретаря застряла именно у самого плохого зимовья-кутана. И, возвращаясь, Сурхай все бранил председателя того колхоза — толстяка Манафа.