Сергей Антонов - Разнотравье: повести

— А это уж как правление порешит, — в тон ему отвечала Зоя.

— Ты что не садишься, Варя? — спросил Захар Петрович.

— Неохота.

— Садись.

Хоть бы он не смотрел так виновато, не жалел бы, а то вовсе мочи нет.

— Садись, Варюша, — проговорил он, первый раз за все время называя ее так, как называла когда-то мама.

У нее сдавило горло, и она кинулась на волю.

Она быстро прошла хлев, огород, вышла на лужок к ригам.

Узкая тропка вилась вдоль реки, мимо риг и маленьких банек.

За рекой, в жидком мареве, дрожали желто-бурые взгорья. Над лужком, над сухими цветами, метались порожние пчелы, тукались о Варины руки. Хриплыми от жары голосами перекликались петухи. Как бы хорошо побродить одной по прохладному бережку и обдуматься… Да куда там! Зойкин Федька уже заметил ее и бежит сзади. Не так давно Варя попросила его повторить с ней таблицу умножения, ему и понравилось, и он не дает ей прохода.

— А ну, тетя Варя, семью восемь! — крикнул он.

— Семью восемь? — Варя задумалась. — Не пятьдесят шесть? Ой нет! Пятьдесят восемь?

Мальчишка остановился.

— Пятьдесят восемь? Нет, кажется, не пятьдесят восемь, — он зашептал, зашевелил губами. — Ну вот, обратно сбила! С тобой и сам позабудешь… Ну ладно! Семью девять.

— Уж больно ты трудное спрашиваешь, Федя. Вон какая жара. Давай чего-нибудь полегче.

Она остановилась и задумчиво смотрела на воду.

— Толсто режу, — проговорила она внезапно, и губы ее задрожали…

— Чего? — насторожился Федька.

— Толсто, мол, режу. Пускай она ему тонко режет! Федька испуганно посмотрел на ее мокрые глаза и сказал поспешно:

— Ну ладно, ладно… Пятью пять — сколько?

Среди пустых и ненужных подарков, которые мать привезла Светлане, был один, который оказался совершенно необходимым: темные очки. В дорогой, янтарного цвета оправе.

Конечно, колхозницы будут смеяться, увидев ее в пляжных очках, с огромными черными стеклами, но стоит ли обращать внимание на их завистливые насмешки?

Агроном в «Заре» исполнял по совместительству и обязанности зоотехника. И когда Светлану вызвали на свиноферму — рекордистка Астра готовилась к прибавлению семейства, — она схватила резиновые перчатки, надела очки и побежала.

Красивая двухдверная матка нервничала, беспокойно крутилась в тесном станке, шевелила солому, готовила логово.

Как только Светлана появилась в своих черных очках, Зоя ткнула локтем подружку и оказала пронзительно:

— Гляди — пугало!

И Иван Иванович, подвозивший в это время картошку к кормозапарнику, добавил придурковато:

— Что это у нас поросята последнее время поносят? Может, от страху?

Женщины покатились со смеха.

Светлана сдержалась. Она считала ниже своего достоинства входить в пререкания с рядовыми колхозниками. Что-то ей говорило, что тут замешана мама. Вскоре ей удалось выведать, что мать ходила к председателю на квартиру и умоляла его быть снисходительней к дочери. Светлана расстроилась не на шутку и, как только кончился опорос, бросилась домой.

Людмила Сергеевна, уютно, с ногами устроившись на кровати, просматривала журнал «Колхозное производство».

— Мама! — крикнула Светлана еще в дверях. — Зачем ты бегала к председателю?

— Боже, как ты меня напугала, — проговорила Людмила Сергеевна, спокойно откладывая журнал.

— Что ты там болтала?

— Нельзя ли повежливей. Кто я тебе, мать или не мать?

Светлана прошла несколько раз по комнате в грязных ботиках.

— Сегодня на станцию идет машина, — сказала она. — Садись и уезжай.

— Светлана!

— Еще не хватало… чтобы ты кокетничала с этим самодуром.

— На твоем месте я бы не стала обзывать человека. Во-первых, он старше тебя, во-вторых, все-таки знающий.

— Знающий! Да он против травополья! Против Вильямса!

— Какой кошмар! — спокойно сказала Людмила Сергеевна. — А кто такой Вильямс?

— Ученый.

— Ах, ученый! Тогда не имеет значения… В-третьих, прав все-таки председатель, а не ты…

— А что в-четвертых? — передразнивая мать, нараспев спросила Светлана.

— А в-четвертых, тебе неприлично его обзывать просто потому, что он твой отец.

Светлана посмотрела на мать остановившимся взглядом, прошла через всю комнату и села.

— Только он почему-то не хочет признаться в этом, — добавила Людмила Сергеевна.

Светлана стала снимать грязные ботики, один сняла, а другой не стала. Мать, немного выждав, спросила:

— Хочешь, я тебе сделаю массаж головы? Это помогает… Почему ты молчишь, девочка?

— Ты мне преподнесла столько сюрпризов, мама, — сказала Светлана, — что я давно перестала удивляться.

Лопатин отправился в обком страшно разгневанный поведением Столетова. Но чем ближе подъезжал он к областному центру, тем больше злоба на себя пересиливала в его душе злобу на председателя.

После он рассказывал Любаше, что подумал тогда: «А что я за мышонок такой, что норовлю в карман Столетову спрятаться!» Прибыл в сельскохозяйственный отдел горячий, как самовар, — с ноздрей пар! Зарвался, конечно, немного, чуть не схлопотал выговор… К удивлению и радости Любаши, косьбу в его бригаде отложили, а в колхоз послали инструктора Балашова, разобраться на месте и принять окончательное решение. Лопатин гордился и ликовал: важно было выиграть время — каждый день мог пойти дождь и спасти посевы.

Кроме сельскохозяйственных дел, Балашов получил ответственное задание — разобраться в деятельности Столетова. Было известно, что прокуратура готовит материалы для привлечения его к судебной ответственности, и от Дедюхина пришла раздраженная депеша, из которой вытекало, что председателя в колхозе «Заря» надо менять.

Не теряя времени, Балашов начал действовать.

С кукурузой обошлось просто: дал задание сосчитать выборочно на нескольких квадратах процент погибших стеблей — и все. Дальше пусть специалисты решают, косить ее сейчас или ждать дождя.

Сложней было со Столетовым. Балашов его не знал и в глаза ни разу не видел. Личное дело особого света на его характер не проливало: Столетов, Захар Петрович, родился в 1907 году, в бедной крестьянской семье. Беспризорничал, видел Дзержинского. Кончил педучилище. С 1928 года преподает родной язык и литературу в Воскресенской школе. В партии с 1931 года. В 1937 году репрессирован. В 1954 году реабилитирован. Возвращаться на педагогическую работу не пожелал («Для ребят нервы не годятся»). Работал в колхозе «Заря» некоторое время бригадиром, а потом председателем колхоза.