Сергей Антонов - Разнотравье: повести

— Выпившему ничего не докажешь, — вздохнул пенсионер.

Но я хотела доказать.

— У нас, к твоему сведению, не капиталистическое общество, чтобы у каждого мысли кривуляли по собственным зигзагам. А если ты такой исключительный, что в твою башку вставлена морская раковина, так дождись по крайней мере, когда тебя народ станет признавать. А сам не выставляйся. Будь поскромней. А то много об себе понимаете. Пользы от вас никакой, а скандалы — то и дело.

— С этим надо мириться, — сказал Пастухов.

— А мы не хотим мириться! Будем вправлять мозги и выравнивать твои извилины. А не поможет, соберем правление и снимем с бригадира. Тогда узнаешь, заменимый ты или незаменимый.

— Дай тебе волю, ты бы всех под одну гребенку остригла. Под бокс. Понятно? И меня под бокс и Настасью Ивановну под бокс.

— Зачем под бокс? Личные склонности я не отрицаю. Стригитесь, как хотите.

За беседой Пастухов быстро трезвел и уже поддавался убеждению.

— Одного я не пойму, — проговорил он. — Какая тебе польза доказывать, что я самый что ни на есть середняк, вполне заменяемый и на работе и на других делах? Ну ладно, убедишь ты меня, усохнет у меня эта самая особая извилинка. И останется в голове одна только серая масса, и стану я походить на тех замороженных человеков, у которых эта серая масса через глаза просвечивает. Легче тебе будет?

— Ивану Степановичу с тобой легче будет. И то ладно.

— Может быть, ваш друг частично и прав, — сказал пенсионер. — Все-таки приятно сознавать, что ты на своем деле — один-единственный. А взаимозаменяемым, как какая-нибудь велосипедная шина, человеку быть обидно. Особенно нашему человеку.

— Верно, папаша! — закричал Пастухов. — Не цыкай на человека, когда он что-то доказывает! Сперва понять попробуй!

— Ему не терпится гонять технику на повышенных скоростях, трактора ломать, а правление не позволяет. Вот он и выдумал.

Пришлось разъяснять известные истины: отдельный человек должен шагать в ногу с коллективом. Без коллектива человек — ноль, хоть у него в голове морская раковина аж из самого Индийского океана и размером с пепельницу, и что все его беды и шатания происходят оттого, что он душой оторван от коллектива.

— Поэтому я хочу тебе дать совет. Только отнесись к тому, что я говорю, внимательно и не вздымайся на дыбки. Парень ты культурный и грамотный. Не спорю. Но для твоего общего роста, для твоего дальнейшего эстетического воспитания тебе было бы полезно включиться в хор. Мы тебе сапожки по колодке пошьем, такие же, как у нас у всех, — красивенькие…

Пастухов дернулся, будто его ткнули в спину, и уставился на меня злющими глазами.

— Ты опять?

— Что опять?

— Про хор? Про песенки?

Я ничего не могла понять. И даже испугалась.

— Так вот, — стал говорить он медленно, с каждым словом ударяя кулаком по лавочке. — Если еще раз помянешь про хор, я не погляжу, что я твой подшефный, а ты девчонка. Дам бубна.

— Ну вот и договорились… Тебе, дураку, хорошего хотят, время с тобой теряют, а ты…

— С выпившим не договоришься, — вздохнул пенсионер. Он остался дожидаться дочку, а мы с Пастуховым пошли побыстрей, чтобы захватить последний автобус.

Вчера вечером пришла телефонограмма — просят наш хор в дом отдыха на выступление в порядке культмассовой работы среди отдыхающих. И даже не просят, а требуют. В конце сказано: «Просьба не опаздывать».

У меня сердце упало.

Последние дни наши певицы работали не разгибаясь. После дождей запарило, и сорняк стал душить кукурузу. Надо бы сразу полоть, а Пастухов дня два тормозил — решил поставить руководство перед фактом и добиться разрешения пустить культиватор на скоростях. Но приехали уполномоченные из райкома и такой нам дали нагоняй, что пришлось принимать чрезвычайные меры. Весь четверг, всю пятницу и субботу от зари до зари пололи мы поля второй бригады.

До того доработались наши актрисы — не разогнуться. В перекурах становились попарно, спина к спине, цеплялись под локотки и перевешивали товарка товарку, разгибали друг дружке хребты.

Председатель все дни был с народом. А вчера, когда девчонкам вовсе стало невмоготу, велел объявить по бригаде:

— Если сегодня кончите, завтра объявляю выходной. Полные сутки спать будете.

Девчата обрадовались, принялись из последних сил и дальние сотки пололи уже в темноте, на коленях.

Как теперь быть, ума не приложу. Я наших девчат знаю, объявили выходной — никто не поедет.

Решила применить крайнюю меру.

Перед поездкой в Москву всем участникам хора за счет отдела культуры были пошиты шелковые платья и сделали кокошники с блестками, а юношам — шелковые русские рубахи и широкие штаны без ширинок. Кроме того, каждому по мерке были сточены из красной кожи мягкие, как чулки, сапожки. Девчата очень хвалились своими нарядами и берегли их пуще глаза. И вот другого ничего не осталось делать, как пригрозить: кто откажется ехать — отберем костюмы.

На основную массу мое предложение по действовало. Но главные, захваленные, певицы и танцоры только отмахнулись: забирай, мол, у нас своего хватает!

Что делать? Побежала к Ивану Степановичу. На мое счастье, «Москвичок» стоял у ворот — хозяин был дома.

Когда я вбежала, он дозванивался до райцентра.

Пока он звонил, я обрисовала положение: Расторгуева Лариса даже не стала разговаривать. Сказала: «Хватит народ обманывать» — и заперлась. А она ведет песню «Все зеленые лужаечки». Песня разноцветная — без Лариски не получится. Рудакову Таню не пускает муж. Денисова Дарья, которая в паре с Таней, запевает одну из наших лучших самодеятельных песен «Ни с ветру, ни с вихря», белится и красится — настроилась на гулянку. Сизову Ритку (она у нас пляшет под частушки) и ругать неловко, у нее мать помирает. К Митьке Чикунову приехали в гости братья. А он главный тенор, без него вообще хор без головы.

Председатель слушал меня и кричал в трубку:

— Алло! Алло! Евсюковка! Дочка, почему коммутатор молчит? Разбуди ты их там, пожалуйста!.. Евсюковка! Да что вы там, заснули или померли?..

Он бросил трубку и сказал:

— Тугая у нас молодежь. Ладно, поедем. Не таких сгинали.

Время было обеденное, весь народ дома.

Сперва заехали к Чикуновым.

Митька сидел за столом с двумя братьями. Братья давно откололись от деревни, женились на городских и приезжали изредка за картошкой.

На днях кто-то пустил слух, будто станут отрезать огороды и отбирать скот. Митька занервничал, решил продавать избу и ликвидировать хозяйство. Вызвал братьев — посоветоваться. С самого утра они считали на бумажках, пересчитывали, спорили, куда девать бабку.